Южный горизонт (повести и рассказы)

Рысжан отставила чашку, живо убрала дастархан, крикнула мужу:

— Сейчас, сейчас. Вот лампу только зажгу.

У Айзат глаза сделались круглыми. Она с тревогой посмотрела на мать, Жанель — на Рысжан, а та промолчала. Только закинула за плечо длинный конец жаулыка и подала знак следовать за ней.

Вслед за Рысжан, очень робко, смущаясь, вошла в комнату больного и Жанель с дочерью. Айзат, едва переступив порог, испуганно задрожала вся, словно увидала какое-то чудовище, и застыла у двери, держась одной рукой за косяк. Никакими силами нельзя было сейчас сдвинуть ее с места. Просторная, сумрачная комната, в которой тускло мерцала семилинейная керосиновая лампа, высокая кровать в правом углу, таинственная тишина вокруг — все это чудилось девочке логовом страха и ужаса. К тому же она слышала, что ее дядя Агабек бредит иногда ночами.

Агабек повернулся на бок, подложил под локоть большую пуховую подушку, с непривычной теплотой в глазах оглядел их.

— Подойдите ближе. Присаживайтесь.

Рысжан села на кровать у его ног, вскинула брови, спросила со слабой надеждой:

— Сегодня тебе вроде бы лучше?

— Слава богу, — пошевелил он губами и, посмотрев на Айзат, стоявшую у порога, поднял дрожащую руку. — Подойди, доченька. Садись рядом с апа. Я хочу вам что-то сказать…

Но и теперь Айзат не шелохнулась. Жанель недовольно пробурчала:

— Ну сколько тебя можно упрашивать?! Садись, коли говорят.

Айзат упорно продолжала стоять. Зная ее упрямство, Агабек слабо махнул рукой.

— Ну, ладно. Пусть… — Он вдруг тяжело задышал, заговорил быстрее. — Айзат, доченька, тебе я это рассказываю…

Айзат вздрогнула. Побледнела и Жанель, переглянулась с Рысжан, как бы спрашивая: "О чем это он?" Но та, видно, тоже была удивлена, однако, не подавая вида, придвинулась к мужу.

— Хочу вам поведать тайну одну, чтобы не забрать ее с собой в могилу… Хоть и страшно, а выслушай меня, доченька. С твоим отцом, Бекболом, мы были неразлучные друзья. Клятву когда-то дали в вечной дружбе. Все делили поровну в жизни: и радость, и горе. Да что там говорить?! Всем делились, ели-пили, росли-резвились вместе. А молодость — веселый базар жизни — провели дружно, рука об руку. На гулянки ходили вместе… И вот, когда в аулах стали организовывать колхозы, мы с Бекболом впервые схлестнулись. Дружба обернулась враждой. Бекбол как собак ненавидел всех богатеев, мстил им и при этом не знал ни жалости, ни пощады. На противников замахивался камчой, а то и ружьем угрожал. "Я, — орал он, — раздую классовый пожар!" Раньше, когда мы дружили, совсем не таким был. Теперь словно подменили его, будто бес в него вселился. Никому спуску не давал. Много горя он землякам своим принес. Я был председателем колхоза, он — председателем аулсовета. Он ругал меня за "правый уклон", я его — как левого перегибщика. Кончилось тем, что мы стали непримиримыми врагами…

Все это Агабек рассказал быстро, без пауз, а потом запнулся, задышал тяжело, задумался. Молчали и женщины. Ждали, что же будет дальше. Зачем понадобился Агабеку этот разговор? Только Жанель с испугом, с каким-то смутным подозрением поглядывала на него.

Агабек поправил подушку, лёг на спину и вновь заговорил. Дожно быть, устал: голос прозвучал слабо, хрипло.

— Вот тут и попутал меня дьявол… Поддался вражьему наговору, пошел на злодеяние, на которое и бешеный волк не способен. Не мог я больше терпеть измывательств и унижений Бекбола над народом…

Агабек не успел закончить.

— Что-о?! Что ты говоришь?! — вскочила, как подброшенная, Жанель. Волосы ее разлохматились, глаза дико блуждали. — Как… Как ты мог?!

Услышав пронзительный крик матери, увидев ее страшно побелевшее лицо, Айзат, ничего не понимая, закрыла ладонями глаза, прислонилась, чтобы не упасть, к косяку. Перед ее глазами поплыли, как в тумане, разноцветные круги…

А Жанель подскочила к Агабеку, в ужасе замахала перед ним руками, закричала, дико выкатив глаза:

— Это ты… ты… ты отравил его! А?!

Агабек весь затрясся и, приподнявшись, бросил ей в лицо:

— Да! Я!! Ну, убей… задуши собственными руками!!

Жанель распустила волосы, дернулась как-то странно, хватая ртом воздух, и осела без чувств у изголовья кровати. Рысжан подхватила ее и поволокла в переднюю.

Айзат окаменела. До нее, словно издалека, доносился надсадный, сиплый голос Агабека.

— Айзат, доченька, прости меня, а?.. Прости убийцу отца твоего…

Что? Что он говорит? "Прости убийцу?.." Выходит, это он, он, вот этот страшный человек убил ее отца. Изверг, изверг..!

Айзат открыла глаза. В правом углу, на высокой кровати лежал тощий, изжелта-бледный человек. Нет, не человек — чудовище. От него шел запах мертвечины. Ой! Не сон ли это?.. Нет. Вот опять послышался противный хрип:

— Ну, прости же, доченька…

— Нет! Нет!!

С громким воплем выскочила Айзат в переднюю.

* * *

Один остался Агабек. В этом мире нет более страшного наказания, чем одиночество. Обрекая смертного на одиночество, жизнь обычно мстит за все проступки, за все злодеяния, совершенные им. Одиночество терзает, унижает, медленно, мучительно убивает. Оно как наказание, как возмездие.