Южный ожог

– Да ты-то тут при чем? Ладно, переживу. – Подполковник поднял тяжелый взгляд. Кожа на лице предельно истончилась от переживаний, глаза запали. – Сюда попал по собственной дурости. Выезжали на рекогносцировку местности, угодили в засаду, фриц прострелил ногу. Да качественно прострелил – перебил кость и порвал артерию. Предлагали особые условия – отдельная палата, уход, но отказался. Лучше со всеми. Здесь хорошая больница, медицина в Харькове до войны была на высоком уровне, врачи грамотные, а теперь еще и военные медики. Думаю, похромаю еще недельку – и на выписку, пока фашист не пошел на Харьков… Не делай удивленное лицо, сам об этом знаешь, я слышал твой разговор с полковником Макарчуком. На слух не жалуюсь. Не бойся, не настучу, за правду людей на гибель не посылаю. Тем более ты же у нас герой…

– Никакой я не герой, – поморщился Глеб.

– А вот это решать не тебе. – Гаврилов криво усмехнулся. – Вспомнил я тебя, Шубин, отличился ты особо в Сталинграде, где моя дивизия тоже успела отметиться. Ты же понимаешь, что если немцы вновь захватят Харьков плюс та каша, в которую они превратили наш Юго-Западный фронт, то они полностью компенсируют свою неудачу в Сталинграде?

– Я догадываюсь, товарищ подполковник…

– Но нам решать не позволено, даже я маленький человек, не говоря уж о тебе… Слышал, как ты вербовал своего знакомца на костылях. Вы в коридоре сидели, громко говорили. Правильно поступаешь, Шубин, толковых людей надо переманивать, брать под свое крыло. И дело не в том, что они твои знакомые, а в том, что толковые.

– А теперь вы меня вербуете? – догадался Глеб.

– Есть такая тема, – не стал увиливать Гаврилов.

– Я подчиняюсь полковнику Макарчуку, вы его видели.

– Сороковая армия выводится из Харькова, следует на усиление западной группы войск. В городе останутся лишь отдельные части. Гарнизоном встанет сорок девятая дивизия, несколько вспомогательных подразделений шестьдесят первой армии и сам командарм, Павел Алексеевич Белов, со своим штабом. С разведкой у нас дела плохи. Начальников много, а людей, способных выполнять задачи, нет. В общем, можно решить вопрос. Твоих ребят я тоже заберу, они у тебя обстрелянные, надежные. Лезть в твои дела не буду, только ставить задачи… Но ладно, это в будущем, что-то я размечтался… – Заскрипела кровать, подполковник из дивизионной разведки снова принял горизонтальное положение. – Жизнь покажет, что нам уготовано, а ты решай, дело только в росчерке пера…

В последующие дни подполковник Гаврилов передвигался уже без костылей. Морщился, вздрагивал от боли, ступал осторожно, но в принципе справлялся.

«Главное, через голову не перепрыгивать, – наставлял он. – И не делать того, о чем потом пожалеешь».

Рана в плече постепенно заживала – сначала черепашьими темпами, потом лучше: Шубин начал работать рукой. В первые дни тяжелее сигареты ничего не поднимал, потом окрепла уверенность, что он способен на большее, впрочем, фанатизма в этом деле не проявлял. Дни тянулись медленно. Сводки с фронта вселяли тревогу, но пока ничего катастрофического не происходило. Они с Кошкиным часто выходили в заброшенный парк, сидели на скамейке, общались. Весна уже чувствовалась, пригревало солнышко, активно таял снег. «Фуфайку можно не застегивать», – смеялся Кошкин. Единственным развлечением была игра в кошки-мышки с персоналом, который препятствовал курению больных на улице (а в помещении тем более). В один из дней Кошкин куда-то пропал, блуждать по парку пришлось в одиночестве. Боец появился через полчаса – перебежал поляну со стороны подсобных построек, засеменил по аллее, довольный, улыбающийся, в какой-то стеганой куртке поверх больничной пижамы. Он еще прихрамывал, но костылями уже не пользовался. Алексей облизывался с довольным видом, блаженно щурился.

– Ты как кот, объевшийся сметаны, – подметил Глеб.

От его внимания не укрылось, как из дальней подсобки выскочила девушка, на ходу поправляя форменное обмундирование, перехватила взгляд Шубина, зарделась и заспешила в другую сторону.

– Можно поздравить?

Кошкин даже не смутился. Он так долго шел к этому дню. Испортить его настроение не смог бы и десант парашютистов, падающий на голову.

– Все, товарищ капитан, полегчало, – выдохнул боец. – Теперь готов к труду и обороне. Пусть свою клизму ставят, упыри проклятые…

Он был таким гордым и довольным, что Шубин предпочел не измываться. Каждому свое. Кому-то песня строить и жить помогает, кому-то вот это…

– Ладно, действуй, боец, и ни в чем себе не отказывай, пока можно. При случае передавай привет солнцеликой Варваре Павловне…