Южный ожог

За три недели боев советские войска понесли тяжелейшие потери. Были разгромлены две общевойсковые армии, 3-я танковая армия Рыбалко, танковая группа Попова. Несколько стрелковых дивизий, отдельных бригад и танковых корпусов были попросту ликвидированы. Фельдмаршал Манштейн мог по праву гордиться своей операцией. Достижения Красной армии под Сталинградом были фактически нивелированы. Представляющую южной группировке гитлеровских войск угрозу полностью сняли. Этих успехов командованию вермахта оказалось мало. Харьков оставался заманчивой целью. Четвертого марта немецкие войска начали наступление на бывшую украинскую столицу. Против остатков танковой армии Рыбалко, 40-й и 69-й армий действовали танковый корпус СС генерала Хауссера и 48-й танковый корпус вермахта. Сопротивление сломали за пару дней. Советские войска начали отход к Харькову – на отдельных участках фронта он напоминал бегство. Контрнаступление не удалось, ударная танковая группа генерала Рыбалко была разгромлена. Танкисты Хауссера начали обход города с запада и восьмого марта вышли на западную окраину. Манштейн отдал приказ отбить Харьков. Дивизия «Лейбштандарт» приготовилась к атаке с севера и северо-востока. Дивизия «Рейх» действовала на западном направлении. На ее левом крыле развертывалась дивизия «Тоттенкопф». Специальным силам ставилась задача перерезать трассу Харьков – Чугуев и не допустить поступления в город подкреплений. Разрозненные советские части оказались в полукольце. Тяжелые бои уже шли в пригородах. Немцы рвались к железнодорожному вокзалу с целью рассечения обороны города. Гарнизон состоял из остатков стрелковых дивизий, 17-й бригады НКВД, двух потрепанных танковых бригад…

Информация поступала скудная. О начале немецкого наступления сообщил раненый капитан-артиллерист, которого шестого марта доставили в госпиталь и поместили в палату вместо выбывшего майора-связиста. Он бредил, мучился от боли, но иногда случались прояснения, и он частил как печатная машинка. Новости были угрожающие. Танковые армады прорвали фронт, обложили город. Артиллеристы не справлялись с поставленной задачей, несли потери, приходилось оставлять позиции или с карабинами бросаться на танки. Шубин нервничал. Скрипел зубами подполковник Гаврилов, бормотал, что это временное явление: командование опомнится, подтянет подкрепления, и захватчики покатятся обратно. О том, что дороги перерезаны, никто еще не знал. «Не трагедия, товарищ капитан, – отмахивался неунывающий Кошкин. – Пусть только подойдут к городу. Мы им такую кузькину мать покажем…»

Но отрадных новостей не поступало, а звуки канонады (причем со всех сторон) доносились все отчетливее. Плечо в состоянии покоя уже не болело. Во время ходьбы возникали неприятные ощущения, но, в принципе, терпимые. Кошкин прихрамывал, иногда бледнел, кусал губы, но отчасти походил на человека, готового встать в строй. Утром восьмого марта прооперированный капитан-артиллерист тихо скончался. Весь вечер он был непривычно тихим, ночью молчал, а утром пришли санитары, переложили тело на носилки и унесли в морг. Видимо, место оказалось несчастливым. Неизвестно, успел ли Кошкин поздравить даму сердца с Международным женским днем, но какое-то время он отсутствовал. Вернулся бледным. Некая сорока принесла на хвосте неутешительные известия. Яркое солнце уже не радовало. Шубин отлучился из палаты на полчаса, а вернувшись, обнаружил, что исчез и подполковник Гаврилов. Кровать была пуста, не сказать что заправлена, но и не смята. На вопрос, куда пропал «сокамерник», доктор Разгонов только отмахнулся – он был весь в делах. В бывшую областную больницу потоком поступали раненые. Место выбывшего Гаврилова занял лейтенант с ампутированной рукой. Он был смертельно бледен, молчалив, и только его пронзительные голубые глаза тоскливо блуждали.

– Товарищ капитан, бежать отсюда надо, – зашептал на ухо Кошкин, когда они встретились в коридоре. – В смысле из госпиталя… Что нам тут делать, полежали и хватит, пусть другие полежат. Немцы, говорят, уже на подступах к Харькову, а мы тут загораем, как в Пицунде…

Раненых некуда было пристраивать: люди лежали в коридоре на матрасах. Метался персонал, стонали бойцы и командиры. Начинался дефицит препаратов и перевязочных средств. Доктор Разгонов в своем кабинете орал в трубку:

– Чем прикажете лечить больных? Они же умирают! При чем тут ваш противник? Какое мне дело до того, что немцы перерезали все пути снабжения? У меня на совести четыре сотни умирающих советских людей! Если все так плохо, почему госпиталь не эвакуируют? Об этом надо было думать в первую очередь! Ах, уважаемый, я вас рассмешил? Ну простите. Рад, что еще способен кого-то рассмешить.

Похоже, эвакуация лечебного учреждения отменялась. Из реплик людей Шубин делал выводы: все не просто плохо – катастрофически плохо. К вечеру восьмого марта в госпиталь прибыл лейтенант Коваленко – без подарков и с отвратительными новостями.