Иван Кондарев

— Встань! — заорал Балчев. — Встань и иди целуй руку господину прокурору, ничтожество! Зря я не отправил тебя сегодня в яму, грязный ублюдок! Слатинов, подними его, я не могу его видеть. Выведи во двор и отпусти — пускай отправляется к чертовой матери, не то я его прикончу!

— Только надо написать записку, господин ротмистр, — сказал вахмистр и поднял Кольо на ноги.

— Отведи его в караулку: пусть дежурный напишет! — сказал Балчев, засовывая револьвер в кобуру и бегом поднимаясь по лестнице.

Из носа Кольо текла кровь. Он утирал ее рукой и не замечал, что размазывает по лицу.

— Почему не благодаришь ротмистра за то, что он тебя отпускает, герой? Вот если б я тебя прощупал, так ты бы мне все сразу выложил. Чего уставился на меня, как баран на новые ворота? Ступай! — сказал вахмистр и вывел Кольо наверх. Они опять пошли через темный двор, грузовик тронулся с зажженными фарами, и Кольо начал приходить в себя только тогда, когда Слатинов втолкнул его в караульное помещение. Дежурный офицер смерил его равнодушным взглядом.

— Господин ротмистр приказал написать ему пропуск на выход»- сказал вахмистр.

— Нельзя ли подождать до утра?

— Так мне приказано, господин поручик.

— Заставь его умыть рожу, — с мрачной досадой сказал офицер.

Вахмистр отвел Кольо к умывальнику и сунул его голову под кран. Холод, подобно электрическому току, пронизал все тело Кольо и вернул ему способность соображать. Как только ему дали бумажку, Слатинов вывел его из казармы и отпустил.

Кольо остановился на шоссе — он не решался идти, не верил, что спасен. Постоял несколько секунд, потом пошел дальше, пошатываясь, все ускоряя и ускоряя шаг, и вдруг его словно что-то подтолкнуло, он побежал по шоссе к городу; он бежал до тех пор, пока ограда из колючей проволоки не осталась далеко позади. Его органы чувств снова обрели способность воспринимать внешний мир. Кольо увидел спящий в лунном свете город, пустырь перед казармами, серо-зеленые, изрезанные тенями поля. Он остановился, словно боясь войти в город, и вдруг точно так же, как это было с ним в ночь убийства доктора, когда он возвратился домой и отец ударил его, он с душераздирающим криком повалился в канаву. Сотрясаясь от рыданий, он то становился на колени, то падал ничком, словно обнимая землю, которая казалась ему обнаженной и страшной, всхлипывал и в беспамятстве обращал свои вопли к богу. Все опоры, на которых покоилась его вера в прекрасное, в добро, рухнули, и он понял, что с этого момента он не сможет больше жить так, как жил прежде. «Как я смогу любить, откуда ждать мне радости, как жить, господи?» — вопрошал он, обливаясь слезами и рыдая в голос.

Когда рыдания утихли и душа его окончательно изнемогла, им снова овладела мысль о самоубийстве… Наконец Кольо пришел в себя.

Над ним сияло светло-синее небо с мелкими, разбросанными тут и там звездами. Чуть сплюснутая с одной стороны необыкновенно яркая луна разливала свет на испещренную тенями землю, от которой исходила прохлада. Было уже далеко за полночь; все притаилось с безнадежным и унылым видом, и, казалось, никогда не наступит новый день. Но на востоке, над гребнем Балкан, сейчас бесплотных, словно сделанных из синеватого сумрака и лунной мглы, горизонт уже светлел. Кольо казалось, что небо принимает потоки света, чтобы раствориться и исчезнуть в них. И тотчас зарождающееся в нем чувство невыразимой муки заставило его подняться на ноги. Какой-то старый знакомый, присутствие которого он всегда ощущал в себе, но в чьем существовании сомневался, властно приказал ему жить, и Кольо вспомнил сон, виденный им перед самым арестом. Мучительно пытаясь привести в порядок мысли, он направился к городу и не заметил, как подошел к первым домам.

Хриплый голос невыспавшегося человека заставил его вздрогнуть.

— Стой! — крикнул кто-то и спросил пароль.

— Я из казарм. Меня отпустили, — ответил Кольо.

— Как так — отпустили? Иди-ка сюда да подними руки вверх! — Из тени вышел человек в штатском с ружьем.

— Мне дали записку. Я вам ее покажу. Вот она. — Кольо вытащил листок и подал постовому.

— Деньо, а ну-ка зажги спичку, посмотрим, не врет ли, — сказал штатский подошедшему товарищу.

Тот зажег спичку, и они вдвоем стали разглядывать бумажку.

— Верно, освободили… А ты не сын ли Рачика, ходатая? Отец твой весь день обивал пороги прокурора и коменданта, просил за тебя. Почему ты без шапки, а?

— Меня так арестовали, без шапки.

— Потерял ее, наверно, когда тебя лупцевали, вот и не помнишь. Досталось здорово?

— Спроси-ка лучше у него закурить, — сказал другой, недовольно сопя.

Кольо вспомнил, что у него есть несколько сигарет, достал их из кармана.

— Вот повезло! А мы ломали голову, где бы нам табачку раздобыть, — Постовой сразу же закурил.

— Как же ты доберешься до дому, если не знаешь пароля? Так нельзя. В тебя могут всадить пулю, — озабоченно сказал первый, жадно затягиваясь. — Деньо, я его провожу, малый ведь нас угостил, — добавил он.

Кольо пошел с постовым, закинувшим ружье за плечо. Из какого-то переулка до них донеслось треньканье балалайки, крики, топот.