Иван Саввич Никитин

комментарием: «Природа наделила меня крепким организмом: хотя я и задыха*юсь, а

все еще жив».

Вот избранные строки из его писем лишь одного 1858 г.: 3 апреля: «Живется

невесело... на дворе и в доме постоянная толкотня, шум, крик, точно ярмарка. Только

что позатихнет, явится головная боль, залдмит грудь...» 14 апреля: «...голова страшно

болит...» 25 июля: «...здоровье мое плохо. Доктор запретил мне на время работать

головою. Вот уже с месяц ничего не делаю и пью исландский мох». 5 сентября: «...Я

все болен -и болен более прежнего. Мне иногда приходит на мысль: не отправиться ли

весною на воды, испытать последнее средство к восстановлению моего здоровья? Но

вопрос: доеду ли я до места? Болезнь отравляет мою жизнь, не дает мне работать,

отнимает ^у меня всякую надежду на будущее...» 19 сентября: «Пью капли, обливаюсь

холодной водой, и все бесплодно, сделался настоящим скелетом...» 6 октября:

«...принимаю холодную ванну, после которой бегаю по улицам или по двору в теплой

шубе в ясный солнечный день, бегаю до того, что подкашиваются ноги, й едва-едва

согреваюсь». 27 октября: «Грудь слишком наболела...» На этой записи, увы,

никитинский «скорбный лист» не кончаетдя.

1859 г. прошел для него не легче. Доктор Павел Михайлович Вицинский старался

использовать все возможные средства: распухшие, покрытые красно-синими пятнами

ноги измученного Ивана Саввича на ночь обертывали дрожжами, пичкали его

35

гомеопатией, меняли диету — помогало, но не надолго. Никитин спустя два года благо-

дарно- писал доктору, переселившемуся к тому времени в другой город: «...я Вас не

забыл потому, что не в моем характере забывать близких мне людей. А Ваши заботы о

моем здоровье?» Вообще к своим лекарям-спасителям поэт относился душевно и

доверчиво. Сменившего П. М.. Ви-цинского врачевателя Михаила Владимировича

Болхови-тинова он характеризовал как «умного человека».

В периоды кризиса ему дорого стоили часы вдохновения. «Мы не раз были

свидетелями кровохаркания и полнейшего физического изнеможения, которые

являлись у Никитина после минут, драгоценных для всякого художника», — вспоминал

де Пуле.

Поэт стоически переносит телесные муки, в письмах эта неприятная тема всегда

затрагивается вскользь, ибо, по его словам, «к чему же утомлять- чужое внимание пе-

чальным вытьем?..». Он трезво и смело смотрит на своё нёсчас'тье, старается скрыть

.горечь положения грубовато-шутливой фразой/юмор иногда выходит не веселый, даже

жутковатый, но Таков его истинный, а не фальшиво-хрестоматийный портрет.

Искренно беспокоясь о здоровье добрых знакомых, сам уставший от схваток с недугом,

он, как бы между прочим, без надрыва, пишет, «что в один прекрасный день понесут

Вашего покорнейшего слугу в сосновом ящике на новоселье! А кладбище со мной по

соседству; решительно не встретится трудности в переселении...». Это взгляд воина

перед неравной битвой.

Никакой мизантропии, никакой плаксивости и растерянности, наоборот, он

оптимистически сохраняет надежду: «Итак, будем жить. С боя возьмем радость, если

она не дастся добровольно, не то — и без нее обойдемся, точно как обходится нищий

без вкусных блюд». В том же письме еще и балагурит, сообщает о бытовых пустяках,

передает милые поклоны. 27 октября 1858 г., сказав мимоходом друзьям о

продолжающемся домашнем аде, тут же добавляет: «...жаловаться на судьбу — не в

моем характере...» Милостыню от нее он не принимает, надеется только .на себя:

«...будем биться с невеселою долей...»'Поразительная сила духа! Врач говорит, что у

него нет правого легкого, а он усмешливо храбрится, не верит: «...должно быть, врет».

Никитин — аскет, что, однако, не мешает ему быть снисходительным к людским

слабостям, ободрять других в их житейских неурядицах и драмах. У него дома с

Саввой Евтеичем нелады, а он по-братски успокаивает нижнеде-вицкого приятеля И. И.

Брюханова, поссорившегося со своим отцом; он сам изнемогает от болей, а в письме

по-сыновьи утешает слегка занемогшую помещицу А. А. Плотникову («...каждый член

Вашего милого семейства должен жить долго, очень долго...»); он сам еле дышит от

приступов в груди, задыхается в тисках долгов, но, случайно узнав о смерти дальнего

родственника — портного Тюрина, казнится своим мнимым равнодушием и хоронит

несчастного за собственный счет" («Вот что бывает на свете, а наш брат еще смеет

жаловаться»)...

Н. И. Второв с улыбкой пишет из Петербурга Ь став-' шем ему яКобы известным

«волокитстве» Ивана Саввича, гг тот, изнуренный' очередной хворобой, отмахивается:

«Куда мне!..»; по Воронежу поползла сплетня (сколько их было на его счет!), что поэт

сошелся с подозрительной компанией литераторов-смутьянов и ведет чуть ли не раз-f-

гульный образ жизни, а его в это время бьет озноб, и он глотает микстуры; .к отцу

приходят под хмельком знакомые бражники, затевают, под звон рюмок игру в «три

листика», приглашают и сына хозяина, а ему не до карт (он к ним питает отвращение),

как бы не «сыграть в ящик...» — все поэтические фантазии бледнеют перед жуткой

реальностью его скорбного быта. «Все это Никитин испытал, все видел и все-таки

был... добр духом», — писал Иван Бунин.

36