Иван Саввич Никитин

Тут пружина сюжета, раскручиваясь, дает несколько неожиданное движение как

характеру героя, так и всей поэме. Узкий семейно-бытовой угол зрения сменяется

социальным и общечеловеческим. Автор подводит нас к мысли о причине трагедии

39

своего героя, в котором он видит не просто неудачника, опустившегося на самое дно

жизни, но «жертву зла и нищеты»:

Быть может, жертве заблужденья Доступны редкие мгновенья, Когда казнит она

свой век И плачет, сердце надрывая, Как плакал перед дверью рая Впервые падший

человек!

Эти строки Н. А. Добролюбов охарактеризовал как «лучшие стихи г. Никитина»,

служащие «выражением основной мысли всего произведения».

Торговый сводник, сталкиваясь с сильными представителями пошлого мира,

проявляет, казалось бы, не свойственную его облику независимость и широту

суждений. Когда барин-делец Скобеев отказывает Лукичу в заеме денег под залог,

убитый горем старик плетется домой и, встречая толпу конвоируемых арестантов (эта

сцена была изъята цензурой), произносит горячий монолог:

«Пошел народец на работку! — Лукич подумал. — Да ступай... Поройся там, руды в

охотку И не в охотку покопай... Есть грош, достать на подаянье... Поди, Скобеевь1

живут,

Их в кандалы не закуют, Не отдадут на покаянье...»

Под грубою корою переторговщика, промышляющего всякой дрянью, еще теплится

душа человека, умеющего сострадать. Не находит Лукич поддержки и у купца-ханжи

Пучкова, разбогатевшего на грабеже. Дешевые промыслы героя — изгоя общества

предстают ничтожными проделками перед грязными делами людей, имеющих власть и

деньги. Доведенный до отчаянья «маленький человек» прозревает, хотя и поздно,

понимает ужасный механизм разделения сословий на два враждующих лагеря:

«Кулак... да мало ль их на свете? Кулак катается в карете, Из грязи да в князья

ползет И кровь из бедняка сосет... Кулак во фраке, в полушубке, И с золотым шитьем, и

в юбке, Где и не думаешь, — он тут! Не мелочь, не грошовый плут, Не нам чета, —

поднимет плечи, Прикрикнет — не найдешь и речи, Рубашку снимет, — все молчи!

Господь суди вас, палачи!»

Происходит метаморфоза: достигнув края нищеты, герой из. заблудшего

подсудимого превращается в судью фальшивого и безжалостного общества,

отнимающего у падшего мещанина всякую надежду на нравственное спасение.

Не находит бедный Лукич утешения и у «слуги Божьего», профессора духовной

семинарии Зорова (его прототипом отчасти послужил одно время квартировавший у

Никитиных И. И. Смирницкий). Здесь монолог героя уступает место драматургической

сцене, рисующей апостола взяточничества и лихоимства. Окончивший духовную ака-

демию Зоров растерял все читанные ему духовные запо веди и беззастенчиво обирает

ближних. При этом дипломирб^ ванный святоша возводит на подопечных

семинаристов чуть ли не политические поклепы (один из исключенных учеников, за

которого просит родитель-священник, «воротнички носил», был «в чтенье погружен» и

т. п.). Если знать, что в те годы жизнь духовенства окутывалась непроницаемой тайной

и бдительно охранялась светскими и церковными цензорами, даже эти детали выглядят

дерзкими.

В одном из писем Никитин признавался на сей счет: «Жаль, что я мало затронул

особу профессора — боялся

3* .lb7

^цензуры... Если бы Вы знали, сколько проклятий сыплют на меня некоторые

профессора Воронежской семинарии! Кстати, «Кулаку» еще повезло — он проходил

через «сито» известного своим либерализмом Н. Ф. фон Крузе.

Вернемся к Лукичу. Выход дочери замуж за скопидома-купца Тараканова не спас

«кулака» от окончательного разорения: он колет на дрова последние деревья в своем

садике, обрекает на непосильный труд жену Арину, которая вскоре умирает; чахнет и

40

Саша, не нашедшая счастья в чужом богатом, но холодном доме... Сломленный,

опустошенный семейный тиран перебирает в памяти свою никудышную жизнь, и

наступает покаяние за годы лжи, когда «крал без совести и страха», за загубленные

судьбы родных людей. «Что я-то сделал, кроме зла?» — клянет себя Лукич и не

находит себе прощения. Последние страницы поэмы наполнены поистине

шекспировскими страстями — недаром, кстати, Никитин берет эпиграфом к «Кулаку»

строки из «Ромео и Джульетты»: «Все благо и прекрасно на'земле, Когда живет в своем

определенье; Добро везде, добро найдешь и в зле...»

Образ главного героя поэмы далеко выходит за рамки бытовой пьесы. Недаром

критики-современники сравнивали «Кулака» даже с «Мертвыми душами.» Гоголя и

некоторыми драмами Островского. Уступая в художественно-ясихоло-гической

разработке характеров, в ряде лучших страниц произведения поэт поднимается до

подлинного трагедийного пафоса изображения русской жизни на ее переломном этапе.

Суров взгляд художника на окружающий жестокий мир:

Живи, трудись, людское племя,

Вопросы мудрые, .решай»

Сырую землю удобряй

Своею плотью!.. Время, время!

Когда твоя устанет мочь?

Как страшный жернов, день и ночь,

Вращаясь силою незримой,

Работаешь неудержимо

Ты в божьем мире. Дела нет

Тебе до наших слез и бед!

Их доля — вечное забвенье!

Ты дашь широкий -оборот —

И ляжет прахом пбколенье,

Другое очереди ждет!

Никитинский приговор своему времени — это не тупик жизни, а' надежда на