Иван Тургенев и евреи

Князь – примерный воспитанник историка-славянофила М.И. Погодина, своим образом жизни и сумбурными понятиями производил странное впечатление на окружающих. Ари стократические замашки, например, сочетались в нем с демократическими тенденциями, заставившими, его однажды торжественно об явить, что он гнушается аристократией и хочет принадлежать к «среднему сословию». Одни считали Н.И. Трубецкого человеком добродушным и простосердечным, в то время как Лев Толстой, приходившийся ему племянником, называл дядюшку «глупым и жестоким». В салоне Трубецких собиралось самое разношерстное общество: от французских иезуитов и крайних ультрамонтанов до эмигрантов-революционеров типа тургеневских приятелей Оппенгеймера и Гартмана.

Мориц Гартман родился в Чехии в еврейской семье. Его отец был владельцем мельницы, а мать происходила из семьи раввина. После окончания гимназии в Праге он, следуя воле своих родителей, начал изучать медицину в пражском Карловом университете. В это же время Гартман опубликовал свои первые литературные произведения. Но 1840 г. он отправился в Вену, с намерением полностью посвятить себя литературе и письму. Он «вступил на литературное поприще в 1844 г., сборником стихотворений «Kelch und Schwert» («Кубок и меч»), обнаружившим в авторе блестящую фантазию и страстный темперамент. Они относятся к той тенденциозной поэзии, которая была так распространена в Германии в эпоху, непосредственно предшествовавшую событиям 1848 года. Вскоре он издал новый сборник своих стихотворений» [ЭСБЭ. Т. 8. С. 156–157]. Одновременно он зарабатывал на жизнь преподаванием в богатых домах. Переехав на время в Париж, Гартман встретился там и крепко сдружился с Генрихом Гейне. Вернувшись в конце 1840-х гг. в Вену, Гартман принял активное участие Венском октябрьском восстании 1848 г. и считается его летописцем. Во время подавления восстания ему удалось бежать из Вены в южно-германское герцогство Баден. Он поселился в Штутгарте, где так же примкнул к радикальным демократам «и затем, став во главе немецкой партии в Праге и избранный депутатом в немецкий парламент, с жаром отдался политической деятельности, примкнув к крайней левой партии в парламенте. Одновременно появилась его «Reimchronik des Pfaffen Mauritius»[531] – злая сатира в гейневском стиле на парламентских деятелей того времени. Как левый радикал Гартман принял участие в Баденском восстании (мае – июле 1849 г.), после поражения которого вынужден был покинуть Германию. Он попеременно жил в то Лондоне, то в Брюсселе, то в Париже. В парижских литературных салонах Гартман снискал известность в качестве незаурядного рассказчика. Зарабатывая на жизнь как журналист, он регулярно высылал в «Кёльнскую газету» политические корреспонденции. Во время Крымской войны 1853–1856 гг. Гартман состоял корреспондентом этой газеты на театре военных действий. После амнистии 1867 г. Гартман вернулся в Вену, где работал редактором в либеральной газете «Neue Freie Presse» («Новая либеральная пресса»).

Мориц Гартман является одним из переводчиков тургеневских произведений на немецкий язык. В частности, ему принадлежит один из переводов романа «Дым» в 1868 году.

Несмотря на то, что Гартман, не владевший <…> русским языком, переводил роман с французского текста, оценка его Тургеневым была очень высокой (как, впрочем, и других выполненных Гартманом переводов его произведений): он неизменно называет его «превосходным» («eine wahre Pracht»), а в письме к самому переводчику признается: «… мне хочется расцеловать Вас, так легок, прекрасен и свободен перевод. Это шедевр! Мое собственное произведение кажется мне в 20 раз лучше» [ЛУКИНА (IV). С. 190].

Помимо романа «Дым», Гартман перевел на немецкий язык рассказы «Муму», «Уездный лекарь», «Постоялый двор», «Три встречи» и др. Его многочисленные журнальные статьи 1864 и 1868 гг. познакомили немецкую общественность с жизнью и творчеством Тургенева. Сам же Тургенев Гартмана, как ни странно не переводил, хотя многие о стихи и песни немецкого поэта в переводах М.Л. Михайлова, А.Н. Плещеева, П.И. Вейнберга были широко известны в России. В своей рецензии Михаил Михайлов так оценил переводы Плещеева: