Иван Тургенев и евреи

Профессор <П.О.> Ковалевский <…>: В первый раз я встретился с М.М. Антокольским в 1862 г. Я только что поступил в Академию, и днем мы, новопоступившие ученики, занимались в скульптурном классе, упражнялись в рисунке с гипсовых фигур. Помню, в одно утро, в начале зимы появился к нам новый ученик и товарищ, который сразу вошел в наше небольшое товарищеское общество (нас было всего человек 6–7, и мы были близки между собою). Этот новый товарищ произвел на нас, очень молодых, впечатление уже не очень юного человека, обросшего черной бородкой, с лицом, тоже не юношеским. Одет он был в довольно оригинальную длинную бекешу. Говор его сразу обличал его не русское происхождение. Его речь сначала, пока мы не освоились с нею ближе, производила несколько комическое впечатление на нас, молодых веселых мальчиков, искавших всегда повода посмеяться и пошутить. Этот новый наш товарищ был М.М. Антокольский. Мы все скоро сошлись с ним на короткую ногу и продолжали с ним вместе наши ежедневные занятия в скульптурном классе. В продолжение того года, что мы провели вместе, живописцы и скульпторы, Антокольский не выделялся из среды своих товарищей скульпторов и был для всех только хорошим товарищем и, пожалуй. Несколько чудаковатым человеком. Только уже через год (1863) мы увидели его маленькие вещи, резанные из дерева. Это его «Портной-еврей, вдевающий нитку» и «Скупой, считающий деньги». Две эти вещицы сразу обратили наше внимание на талант Антокольского.

Профессор В.М. Васнецов <…>: В 1867 г. я приехал в Петербург, в 1868 г. поступил в академию художеств и весной того же года рисовал в натурном классе. <…> Заходил и к скульпторам. Сама уже техника лепки глиной была для меня новостью: было на что поглазеть и поудивляться. Как я ни был тогда юн и неопытен, а художественный инстинкт подсказывал мне и показывал нечто особенное в работе этого сухощавого, темнобородого и скорее интересного, чем красивого еврея. <…> Мы познакомились. Об Антокольском я уже слышал от товарищей как о выдающемся талантливом скульпторе. Ласковое обращение его ко мне, едва начинающему ученику, меня тронуло и привлекло к нему. С этого <…> знакомства в классах Академии начались у нас с Антокольским самые теплые отношения. <…> Нравилась мне в Антокольском его необычайная любовь к искусству, его нервная жизненность, отзывчивость и какая-то особая скрытая в нем теплота энергии. Любил оп говорить, кажется, только об одном искусстве; всякие отвлеченные рассуждения и философствования сходились в конце концов все к тому же искусству, о котором говорилось тогда у нас много, а спорили мы и еще того больше. В спорах он был, как, впрочем, и все мы, горяч. Жаргон его нас нисколько не смущал, <хотя его> произношение русского языка было ужасно. Но мне правился даже его жаргон…

<…> Но ближе всех к нему был Репин [М.М.-АНТ. С. 11–13].