Иванов день

— Старею, значит. — Фесюк отложил топор, закурил, нервно протянул пачку Гриню Кривому. Тот отрицательно покачал головой. — Ну, а насчет вишенок что тебе сказать? — продолжал Фесюк. — Не нужны они мне, хоть и понимаю, золотые у тебя вишенки. — Усмехнулся: — Своих, говорят, в саду бывает столько, что некуда их девать, птицам остаются. — Он положил руку на топорище. — Моя профессия вот — топор…

Все еще нехорошо глядя на Фесюка, Кривенюк разочарованно проговорил, уже снизив голос:

— Да, зря, зря… А я-то думал, планы строил…

— Возьми в компанию референта, может, меньше доносов будет писать. А то ходит по селу без дела, звереет от тоски… — Фесюк искоса посмотрел на Кривенюка.

Тот отскочил в сторону, точно его ужалила змея:

— Да с ума ты сошел, Василь Петрович? Взять этого гада?

Фесюк прикрыл уши, взяв пример с деда, прожигающего сопилки в своей прокопченной избушке.

— Подумай, подумай, а то и впрямь закатает доносами, — посоветовал, усмехаясь, Фесюк. — Деньги-то не пахнут, — добавил он, затоптав сигарету, чем дал понять Гриню Кривому, что разговор надо кончать, надо работать, работы тут много, и спешная.

А перед Новым годом, когда все работы в школе были закончены и чуть ли не все село включилось в подготовку школьного новоселья, Василий Петрович взял свой видавший виды чемоданчик и, послушавшись совета председателя колхоза, поехал в Коломыю. Накупив здесь подарков и игрушек, он снова сел в автобус и направился дальше, в соседний район, в то село, где учительствовал сын Максим.

Село было большое, ничуть не меньше райцентра. Он нашел и улицу, и дом, где жила семья сына, нерешительно вошел во двор. Цепким взглядом, брошенным по сторонам, он увидел много всякого народа на громадном дворе, разгороженном кривыми жердочками на четыре квадрата, с новыми двухэтажными каменными домами по восемь квартир в каждом. Почему-то при его появлении все находившиеся в первом квадрате приутихли, обернулись в его сторону. Или это ему показалось? Повисли на жердочках детишки, внимательно следя за каждым его шагом.

Он в нерешительности остановился у недавно сколоченной горки, сиротливо возвышающейся на асфальте посреди двора — зима была бесснежной, ждали снега к Новому году, — оглядываясь по сторонам, скользя взглядом по лицам взрослых и ребятишек.

К нему подбежали два мальчика шести — восьми лет, в лыжных костюмах, один — с хоккейной клюшкой.

— Вам кого, дедушка? — спросил мальчик с клюшкой, старший.

Василий Петрович стал объяснять… Мальчишки заволновались, к ним подбежали другие. Все стали кричать:

— Куда же подевался Андрейка? К нему приехал дедушка, а он где-то ходит со своей мамой!

Первые два мальчика наперегонки бросились в дом. Он пошел за ними, но остановился на почтительном расстоянии от крыльца. Мальчишки исчезли за дверью. Оставшиеся окружили его, внимательно заглядывая ему в глаза, перешептываясь:

— Это дедушка Андрейки, приехал издалека, наверное, погостить на Новый год…

Но вот дверь на крыльцо раскрылась, и на пороге показался человек, без пиджака, но при галстуке, чуть выше среднего роста, смуглый, с пышной шевелюрой, с темными цепкими глазами, и настороженно посмотрел в его сторону.

«Не Максим ли?» — обожгло Василия Петровича, и вдруг потяжелевший чемоданчик в его руке чуть ли не сам собой стал сползать на землю. Он бросил его у ног, сорвал шапку, обнажив седую голову, и, сдерживая себя, чтобы не побежать, степенно, насколько хватало сил, направился к крыльцу.

Человек в галстуке настороженно и отчужденно смотрел на него.

— Я не ошибаюсь… вы не Максим Фесюк?..

— Да, Максим, — дрогнувшим голосом ответил человек в галстуке, — но только не Фесюк, а Капуляк, по матери…

Тогда Василий Петрович раскинул руки и, стиснув в левой шапку, поднялся на первую ступеньку. Максим сделал шаг назад. Но Василий Петрович взял его за руку, припал к ней губами, как это было принято при панах, и горько зарыдал, произнося:

— Прости, сынок, прости, кругом я один виноват…

* * *

Внизу раздается голос внука, Андрейки:

— Дедо, пора домой. Я уже пришел, спускайся вниз!

Дед молчит, переглядывается с плотниками.

— Ну, ребята, шабаш, — говорит бригадир. — Андрейка пришел!

Все начинают собирать инструменты. Летний день светлый и длинный, не поймешь, когда и кончаются рабочие часы.

Андрейка из-под ладони смотрит снизу вверх, но не может найти деда среди вознесшихся к самому небу строительных лесов будущего Дома культуры.

— Ну, дедо!..

Василию Петровичу так становится хорошо от нетерпеливого голоса внука, что, сунув топор за пояс, он уже до самого низа спускается по шатким мосткам, широко улыбаясь.

Идут они домой, взявшись за руки. А дома у них ведь сейчас никакого. Хата снесена, и на ее месте каменщик с подручным возводят новый дом.