Ивановка

– То, что есть на самом деле, иначе же – прошлое, – старуха перевернула верхнюю карту в левом углу. – Башня. И сотрясся мир. Слышал ли ты, Илюша, – она подняла глаза и смотрела в упор, – но земля эта древняя. Люди тут жили задолго до князя Крестителя. И не они одни. Тут не скажешь, что было вперед: или волхвы как-то смогли проделать разлом, или он почему-то сразу тут оказался. Но трещина эта всегда была и, думаю, будет. Глазом человека ее не увидишь, но от того она не менее реальна. Отсюда через нее пройти и, главное, назад вернуться, насколько знаю, еще никому не удавалось. А наоборот – легко. И потому из разлома всегда выходили те, кто по ту сторону обитает. Они не духи и не демоны. Они вообще никак не связаны с людьми и любыми их религиями. Это создания другого мира.

Старуха задумалась.

– Одни из них бродят долго, другие сразу уходят. Третьи остаются на годы, но потом все равно возвращаются на ту сторону. Четвертые селятся тут, пятые разбредаются, уходя далеко отсюда. Люди всегда искали им понятные объяснения и названия давали разные. Где-то некоторых из них русалками и лешими до сих пор называют. Ивановские же по старинке зовут, как от предков осталось. А те какие звуки слышали от тех, кто пришел, так и именовали. Большинство из них говорить-то не способно, так что кто-то шуршит, кто-то жужжит, кто-то щелкает, булькает, шелестит – ну да ты сам в лесу слышал.

Илья сжался крепче.

– Вот и зовут наши одних из них, скажем, щлыхами – а для другой местности это водяные. А про жужушек сказали бы, что лешие это, а где-то – дриады. Но все они – низшего порядка. Хотя вот смотрю на них всю жизнь и так скажу: есть у них и мышление, и память, и даже эмоции, да только не такие, как у нас. А кроме низших нечасто, примерно раз лет в двадцать-тридцать, но зато регулярно, приходят и высшие. И уж у них-то и разум есть, будь уверен, и умения такие, каких не бывает у человека. Вот, скажем, те же жужушки и щлыхи могут насылать, как говорили наши предки, морок – иллюзии создать и путника в лесу запутать. Но одно дело дорогу исказить, а другое – такую иллюзию создать, что человек ни за что не догадается, что место перед ним не то, что на самом деле, и даже люди не те, если они и есть. А высшие в таком великие мастера. Они и форму менять умеют, если до этого похожее существо поглощали – съели, проще говоря. А когда идут на контакт с людьми, говорят на их языке – и мысленно, и словесно. Здесь, на земле Ивановки, таких испокон веков называли марами – буду так называть и я.

Старуха снова чиркнула спичкой и закурила.

– Что они такое, понять никому особо не удавалось. Я всю жизнь хотела этого, с самой юности искала ответ, но так до сих пор не нашла. Даже когда думала, что он уже рядом, сам пришел ко мне и вот-вот откроется… Но нет.

Непонятно кто вздохнул.

– А если уж в детали не углубляться и говорить, чтоб понятно было, то мары – это хищники, те же звери, но с разумом той же силы, что и у человека. Разве что охотятся они не для пропитания и не испытывают никаких укоров совести и колебаний. Они как будто забавляются с нами, как с игрушками, смотрят: а что будет, если поступить так? А этак?

Ведьма перевернула карту справа.

– Жрица. Вера и доверие. Вера, как уж ты понял, сильна в Ивановке, и на то есть причина: о марах тут знает каждый. Если даже сам их лично и не встречал, то из родни кто-то, а на худой конец из знакомых – уж наверняка. Вот и верят они в мару, и поклоняются ей. Но природу своей веры не понимают, и даже не осознают, что чаще всего видят разных мар, и существа эти тоже смертные, и до людских надежд им дела-то нет. Для них появление мары – явление их темной богини зимы, Матери. А чтобы ее потешить они, как завещали им предки, чтят древние обряды. Раз в год кого-то – местного, кто провинился, а чаще случайного путника – в дар ей приносят, сжигая на костре. А куда чаще – обычно четыре раза в год – Мать «кормят». Ты ведь догадался, Илья, каким мясом здесь и сами угощаются, и гостей потчуют? Это все те же путники, официально пропавшие в лесу.

К желудку подкатил спазм – но он был пуст. Илья слышал ее слова. Разбирал их. Понимал смысл каждого в отдельности – или, во всяком случае, так казалось. Но не общий смысл. Он ускользал.