«Ивановский миф» и литература

Там двор-колодец, окно, стена
(Меня давно ожидает она),
И есть решеточка на окне
Она кое-что напомнит мне…)!!!

Что сразу бросилось в глаза, так это книги. Книжными полками увешаны все стены. В приоткрытом небольшом холодильнике — тоже книги. (Там, как я позже узнал, Анна Александровна хранила десятитомник любимого ею Достоевского).

Встретила меня с доброжелательной суровостью. Не без удивления встретила. В глазах читалось: «Господи, неужели меня еще кто-то помнит в Иванове?» Была уверена: ни одна живая душа на ее давно покинутой родине и знать не знает о существовании одинокой старухи, более тридцати лет проведшей за колючей проволокой. И во многом так оно и было. Мне правда об ее гулаговских «путешествиях» впервые стала приоткрываться там, в коммуналке на Суворовском бульваре.

Об ивановском прошлом рассказывала без особой охоты. «Да, в „Рабочем крае“ работалось неплохо… Редакторы были хорошие. Особенно Воронский и Смирнов… Отношение к Луначарскому?.. Добрый человек был. Чересчур добрый…»

Оживилась Анна Александровна, когда речь зашла о литературных новинках. Оказывается, с наслаждением читает журнальный вариант «Мастера и Маргариты». Посетовала, что у нее нет последнего номера «Москвы» с окончанием романа Булгакова. Я обещал прислать этот номер. Разговор стал свободней и острее…

Не без черного юморка вдруг после вопроса «Как ей сейчас живется?» вспомнила о гулаговском прошлом: «Хорошо живется… Даже пенсия сносная. Как-никак в лагерях самого строгого режима стаж зарабатывала… Под песню известную про страну, где „так вольно дышит человек…“».

Под конец встречи не удержался, спросил:

— Анна Александровна, а сейчас Вы продолжаете писать стихи?

— Пишу. Хотите, пришлю? Заказным письмом пришлю?..

И прислала…

Сразу же после моей встречи с Барковой дошла наконец-то до читателей статья о «забытой поэтессе». Прочитала ее и Анна Александровна. Статья привела Баркову в гнев: забытая? ну уж нет! И пошло на адрес автора статьи заказное письмецо с небольшой поэмкой «Как я попала в историю, или воскресение покойницы».

Эпиграфом стали строки из гулаговского стихотворения 1954 года:

В коллективной яме, без гробницы,
Я закончу жизненный свой путь.
Полустертые мои страницы,
Может быть, отыщет кто-нибудь.
(… … … … … … … … … … … … … …)
И тогда сумеют постараться
В назиданье людям и себе
Сочинить десятки диссертаций
О моей заглохнувшей судьбе.

Баркова была против такого воскрешения. Поэмка заканчивалась словами:

Забытая — спасительное слово.
Я очень Вас прошу:
забудьте снова.

Спустя некоторое время после получения стихов пришло еще одно письмо из Москвы: неизвестная мне тогда Л. М. Садыги писала все о той же злополучной публикации в «Русской литературе». Главным в этом письме было не неприятие статьи, а бесконечная уверенность в правоте творческого явления Барковой: «Никаких нет парадоксов в трагической судьбе Анны Барковой, — говорилось в письме. — …Вдоволь наслушалась она визга и воя, узнала страшное одиночество и то чувство отверженности, о котором она писала в 20 лет в „Прокаженной“…

Поэтессу Анну Баркову не забыли. Ее НЕ ЗНАЮТ».

Так я познакомился с Лениной Михайловной Садыги, ближайшим другом Барковой в последние годы ее жизни, человеком редкой проницательности и безупречного художественного вкуса. По существу, именно она стала первым биографом А. А. Барковой, хотя бы и в письмах. Сколько интереснейших фактов из жизни поэтессы, какие меткие наблюдения содержались в ее эпистолярных посланиях! «Вы ведь, наверное, даже не представляете, — говорилось в одном из них, — какие у нее стихи, какой она „огонь, мерцающий в сосуде“.

Сосуд битый-перебитый, надбитый, весь в сколах и трещинах. Но через трещины виден голубой огонь».

Во многом благодаря этим письмам заново была написана статья о раннем творчестве А. Барковой. Она вошла в мою книгу «На поэтических меридианах» (1975). Анна Александровна отнеслась к этой работе весьма благожелательно. Переписка была восстановлена. Но жить ей оставалось недолго.