«Ивановский миф» и литература

Весна зажгла зеленые огни
В седых туманах, разрывая почки.
Они пробились в солнечные дни —
Упрямые и клейкие листочки.
Они бледны,
   они мелки пока,

И кажется —

   пятнистые березки
На худеньких девчоночьих руках
Зеленые подняли облака
Навстречу потеплевшим крупным звездам.

Эти и другие ранние стихи Малышева пронизаны молодостью, свежестью, характерными для «шестидесятников». Несомненное лирическое дарование, выразившееся здесь, чуть позже проявится в прозе, где будут преобладать не эмоции, а суровая материя жизни, где героями станут люди фабричного городка, а среди них на первый план выйдет драматическая женская судьба.

В повестях и рассказах, вошедших в книги А. Малышева «Такое счастье» (1979), «Вот такая история» (1980), «Заметы» (1987), «Портрет в светлых тонах» (1988) и др., мы встречаемся с множеством женских персонажей, одновременно похожих и непохожих. Малышевские героини — чаще всего, как выразился однажды Виталий Сердюк, «затюканные жизнью» бабенки, «хлебнувшие горя, одиночества, истосковавшиеся по ласковой мужской руке и изо дня в день отбывающие фабричную каторгу в сером грохоте гулких корпусов»[336]. Под пером Малышева эти «бабенки» становятся частью того большого народного мира, без которого не было бы победы в Великой Отечественной войне.

Терпеливость, особая покорность судьбе, понимаемая как преодоление страдания, — вот что отличает героинь А. Малышева. Они по-своему разделяют знаменитое пушкинское «на свете счастья нет». И не про них — «покой и воля». Главное жить — так, чтобы людям в глаза не стыдно было смотреть, чтобы не были нарушены заповедные моральные ценности, которые исповедовали еще их бабушки и дедушки. И здесь Малышев вступает, может быть, сам того не сознавая, в спор с народнической точкой зрения на фабричный мир, в котором «нет ни стыда, ни совести». В том-то все и дело, что, при отсутствии церкви в малышевских рассказах и повестях, мы постоянно ощущаем здесь то, что, перефразируя слова Л. Толстого о патриотизме, можно назвать «скрытой теплотой православия».

Уже в ранних рассказах открывается праведность женских характеров А. Малышева. Вся жизнь Прасковьи Скрябиной из рассказа «Письмо» — сплошное несчастье. Не повезло с мужем. «Бил он меня, — вспоминает Прасковья. — Люто бил <… > И теперь не пойму, за что, не пойму, за что он меня так. То, что я моложе вдвое, его бесило или еще что?.. Один раз откуда-то приехал пьяным-пьянущим. Я на восьмом месяце была… Сапог с него стаскиваю, а он: „Подай, — говорит, — мне бутылку, в горке которая“. Я ему: „Да уж лишку будет, Костенька, и так пьян — хуже нельзя“. А он и договорить не дал. Оскалился да как хватит меня сапогом в живот — я так замертво и повалилась <…> Сынка моего мертвым вынули и уже перед самой выпиской сказали, что не рожать мне больше… Тут мне все безразличным стало. Как одеревенела я…» А потом муж умер в белой горячке. Только раз улыбнулось счастье Прасковье. В годы войны, работая санитаркой в госпитале, встретила она хорошего человека. Выходила раненого Данилу Романыча, которого, по словам Прасковьи, привезли в госпиталь «слабенького, беспомощного, как дите малое». Семья у Данилы погибла, и он поселился у Прасковьи, почувствовав скоро себя хозяином в доме. Жили хорошо, но решил Данила Романыч навестить родину. Поехал и не вернулся. Из письма, полученного Прасковьей, следовало: не погибла его семья. Он счастлив и посылает Прасковье Владимировне «большое спасибо за все хорошее и доброе…» Финал рассказа, где говорится о реакции героини после того, как ей мать Шурки (повествование строится как воспоминание мальчика Шурки о военном детстве) прочитала неграмотной Прасковье письмо от Данилы Романыча, таков: «Прасковья, грузная, обмякшая, с опущенной головой, бесформенно темнела на сундуке в тени, и было что-то страшное в этой неподвижности. Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем она шевельнулась, с усилием подняла голову и заговорила:

— Ты… это… ну, пальто-то Костино перешила?

— Нет еще, только распорола.

— Вот и хорошо. Не перешивай… Или нет, Шурке перешей. Шурка-то у тебя в чем ходит? Пальто ему выйдет справное». Не нужно теперь Прасковье пальто, которое предназначалось Даниле Романычу, но даже в состоянии скорбного бесчувствия, вызванного письмом, в героине А. Малышева сработал инстинкт материнского добра, забота о тех, кто мал и беспомощен.