«Ивановский миф» и литература

Через этот интерьер открываются временные срезы, как годовые кольца на толстых деревьях, домашней жизни ивановских фабрикантов, переплетение в ней старого и нового. Ценно то, что здесь зафиксирована память о раскольнических корнях фабричного Иванова (описание моленной). Но, когда И. Волков переходит к характеристике человеческих типов фабрикантов, его бытописательство становится узко прямолинейным, выверенным на социальный фельетон. «Федор Никонович Гарелин, живший в 60–80 годах, развлекался тем, что, напившись в купеческом клубе до одурения, устраивал там грандиозные скандалы. На рассвете любил уходить в таком порядке: впереди шел клубный оркестр, наигрывая бравурные мотивы, а за оркестром, в сопровождении собутыльников, шествовал пьяный Гарелин совершенно голый. Следом за самодуром, но в почтительном от него расстоянии (так как пьяный купец кидался винными бутылками) шла полиция и „честью просила“ господина фабриканта прекратить „увеселение“.

Самодуры-фабриканты Зубковы, не умея придумать что-либо более остроумное для своего развлечения, катались по улицам города в огромной лодке, поставленной на колеса. В лодке сидели музыканты и стояли столы с обильным угощением…»[61]. Обличительными картинками, выполненными в такой манере, переполнены обе книги И. Волкова.

Не в лучшем виде предстают фабриканты и на страницах сказов об ивановском прошлом, принадлежащих М. Х. Кочневу. Объединенные в книгу «Серебряная пряжа» (М., 1946), эти сказы носят строго выдержанный классовый характер. С одной стороны, талантливые, душевно богатые ткачи, а с другой — чуть ли не от рождения преступные, жадные фабриканты-угнетатели, озабоченные одним: как выбить из рабочего люда последнюю копейку. Сказ Кочнева «Непробудный сон» начинается так: «Бывалыча, приди зимой в контору к Гарелину, попроси горсть снегу с его двора — и то не даст. Сперва спросит: „На што тебе?“, потом в затылке почешет, подумает и скажет: „Можа, снег самому на что понадобится“»[62]. Но потом выясняется, что бывают у Гарелина минуты расслабления, когда он и наградить может. Оказывается, скрипичная музыка сильно фабриканта размягчает, и под ее влиянием он добрей становится. Но слабость эту Гарелин, когда дело доходит до серьезного испытания, преодолевает. Превыше всего для него — сознание, что он «от серебряного корня десятое колено», что нет равных ему по богатству.

Таков самый, пожалуй, щадящий по отношению к фабрикантам сказ Кочнева. В других же его произведениях они являются чаще всего как откровенные преступники. Родоначальник династии Бурылиных предстает здесь фальшивомонетчиком, убившим своего наставника («Пальмовая доска»). До смерти доводит жадность предков то ли Куваевых, то ли Грачевых (и те, и другие, по мнению автора книги, — одного поля ягоды) в сказе «Серебряная пряжа», давшем название книге. Примеры такого рода можно множить и дальше. При этом глупо было бы отрицать, что в этой черной мифологии отсутствует жизненная правда. Была и алчность, были и преступления. Все это прекрасно показано, например, в романах М. Горького «Фома Гордеев», «Дело Артамоновых», но здесь не умаляется величина личности первонакопителей, талантливость натуры промышленных людей. А именно с таким умалением мы сталкиваемся во многих «ивановских» повествованиях о фабрикантах, на что в свое время справедливо указал в своем дневнике А. Е. Ноздрин, один из тех, кто в 1905 году в качестве председателя Иваново-Вознесенского общегородского Совета рабочих депутатов возглавлял борьбу за социальную справедливость. Ноздрин критиковал книгу И. Волкова «Ситцевое царство» за то, что ее автор не нашел «в описываемых им старых ивановца ни одной человеческой черты.

Никто у него по-человечески не говорит, ни один не имеет того, что называется, например, бородой, у него вместо бороды непременно фигурирует бороденка и т. д., и т. п.

Деловой атмосферы, начинания дел с грошей и как эти гроши потом превращались в миллионы, у него совсем не чувствуется. Люди по фабрике ходили зверями, ругались по-извозчичьи, вербовали шпионов, обучали всему этому свою администрацию, и это пока все, что сказал Волков о создателях „Русского Манчестера“»[63]. С сожалением должны констатировать, что до сих по-настоящему глубокого, психологически многомерного художественного произведения, связанного с типом ивановского фабриканта, мы еще не имеем, хотя научные, публицистические подступы к нему в последнее время сделаны.

* * *

По крайней мере две фигуры фабрикантов крупно обозначились в нынешней краеведческой литературе Иванова. Это Яков Петрович Гарелин (1820–1890) и Дмитрий Геннадьевич Бурылин (1852–1924).