«Ивановский миф» и литература

Одним из самых активных создателей этого мифа является Филипп Диомидович Нефедов (1938–1902) — человек, оказавший огромное воздействие на формирование личности Нечаева, причем воздействие именно в плане отношения к «малой родине». Это обстоятельство подчеркивается сегодня всеми, кто пишет о Нечаеве. Обратимся к роману Ю. Давыдова «Соломенная сторожка». Из этой книги следует, что одно из первых школьных сочинений, которое пишет юноша Нечаев, посвящено ивановским «высыхающим мальчикам». «Были такие мальчики в селе Иванове, — пишет романист, — работали в урчащем аду фабричных сушилен, душных и влажных, с решетчатом полом и решетчатым потолком. Работали и исчезали, как и не жили на свете. О таких говорили: „Высыхают и шабаш“»[83]. С точки зрения историко-литературной этот пассаж можно отнести к фактографическим курьезам. Не писал Сережа Нечаев сочинения о «высыхающих мальчиках». О них впервые напишет в 1872 году (!) в очерках «Наши фабрики и заводы» не кто иной, как Ф. Д. Нефедов. Однако в новой творимой «нечаевской легенде» такое упоминание было вполне допустимо и художественно оправдано. Еще не созданный символ крайности ивановской жизни («высыхающие мальчики») играет едва ли не решающую роль в становлении мироощущения Нечаева. «Высыхающие мальчики дышали в затылок. И тяжело-краеугольно ложилось такое, отчего учитель ужаснулся бы: чем хуже, тем лучше, думал худенький, скуластый юноша с глазами, как лезвие. Пусть грабят хлеще, в хвост, в гриву, в бога и душу, взапуски, беспощадно, без роздыха. Чем хуже, тем лучше, ибо скорее и круче выхлестнет отчаяние высыхающих мальчиков. Грянут они в трубы, и будет солнце мрачным, как власяница»[84].

Многое в сегодняшнем понимании Нечаева проясняют его письма из Иванова 1863–1865-х годов, адресованные все тому же Нефедову. Впервые они были опубликованы Н. Ф. Бельчиковым в журнале «Каторга и ссылка» в 1925 году, но востребованы оказались только сегодня. Именно они легли в основу глав о юности Нечаева и в романе В. Сердюка «Без креста», и в книге Ф. Лурье «Нечаев». В самом деле, эти документы дают возможность увидеть первоначальное ядро нечаевской личности, заключающееся в нарастающем ощущении абсурдности бытия и в крепнущем утверждении тотального бунта как основе жизненного поведения. В тот момент, когда писались эти письма, формой проявления такого бунта становится порыв к знанию. Почти в каждом послании содержится отрицание того, что происходит рядом, и здесь же настойчивая просьба: пришлите книги.

«Я занимаюсь усиленно, да иначе и нельзя: шишковатая дорога, по которой я иду, подталкивает и подстегивает меня так, что чудо.

Действительность очень неделикатно щупает меня своими неуклюжими лапами и заставляет делать громадные прыжки. Эх! Как бы поскорей улизнуть-то отсюда.

Впрочем, это знакомство с действительностью полезно, оно не позволит мне погрузиться в апатию и созерцать прелести мира: постоянный анализ окружающего дает верное понятие о своих силах.

Что ни говорите, а по кочкам-то пойдешь все-таки шибче, а то и мозоли натрешь. Держись только голова; натиск лют и гнев велик, раздавайся!

А окружающее-то как валится, господи! Люди, которые были для меня светилами, оказались блудящими огнями»[85]. В этом письме к Нефедову, как и в других письмах, выражается не только романтический порыв Нечаева к знаниям, но и отчетливо проступает его разочарование в самом человеческом качестве окружающего мира и растущее в нем, как подметил автор романа «Без креста», чувство превосходства над этим миром. Он задыхался в той среде, в какой жил, и всячески хотел возвыситься над «чертовым болотом». Можно сказать и так: ивановская действительность открывала юному Нечаеву людей не в их силе, а в слабости. Это касалось и самых близких (отец, лакействующий перед богачами), и отцов города — фабрикантов, которых он сравнивал в одном из писем с местными степенными коровами. Касалось это и бедных обитателей города, среди которых, по мнению Нечаева, находится великое множество «пьянствующих или лентяев, добровольно отказывающихся от работы»[86]. Но этого мало. Ф. Лурье обратил внимание на то, что уже в ивановский период жизни Нечаев начинает постепенно разочаровываться и в своих либерально настроенных учителях и сверстниках, избравших, казалось бы, ту же дорогу, что и он. Сначала это коснулось В. А. Дементьева, первого наставника Нечаева, литератора, человека, близкого к знаменитому редактору журнала «Москвитянин», профессору М. П. Погодину. Видимо, это о нем, Дементьеве, сказано в процитированном выше письме: «Люди, которые были для меня светилами, оказались блудящими огнями». Умница, безусловно талантливый Василий Арсентьевич Дементьев сильно пил и мучился этим пороком. В своем воспитаннике Сереже Нечаеве он видел гораздо более крепкую натуру, чем он сам. В одном из его писем, посланном из Иванова в Москву и адресованном бывшему ученику (1865 год), читаем:

«Милый друг Сережа!