Из грязи в князи

Часто проснувшись среди ночи, Галерий убегал к озеру или роднику послушать шелест воды и свирель Фавна, поглядывая при этом на луну в попытке отыскать в небесах абрис божественной Юноны: «Она как мама, она видит, слышит, понимает и любит меня, другой такой Богини нет!» И вместе с растворившимся сном чувствовал в себе пробуждающуюся жажду посидеть на троне владык-олимпийцев, хотя бы земных: отроческие и подростковые грёзы, образы грядущего в пограничье между сном и явью.

– Выпей этого волшебного напитка, – шептал Фавн, протягивая ему наполненный до краёв кубок из золота, инкрустированный драгоценными каменьями: алмазами, изумрудами и рубинами. – Только не подумай, что это земной энергетический напиток по рецептам химиков-алхимиков. Это нектар. Никто из смертных не ведает, из чего он приготовлен. И тебе я тоже не открою состава, пусть будет пока тайной, как имя моей камышовой нимфы-свирели. Мы, Боги, пьём нектар в чертогах скалистого Олимпа. Да и в других местах тоже пьём, чего уж там лукавить. Но мы не пьяницы и не алкоголики, не смей так думать! Выпей, не стесняйся! Хотя бы пару глотков. Не погнушайся, если не в смущении дело. После этого я снова поиграю тебе на моей камышовой свирели, и ночь приобретёт новые радужные краски, которых ты прежде не видывал. Ты сможешь увидеть даже пятьдесят оттенков серого. Ирида тебе в помощь! Вкуси божественного нектара и моей волшебной музыки, они сольются в тебе едино и неделимо. Ты же истинный римлянин, ромей, иллириец, ариец!

Галерий, как будто ничего не слышал, бестолковый, но с собой у него всегда наготове был припасён сокрытый от взоров строгой родительницы бутылёк с вином, наполовину разведенным с родниковой водой. Он видел сто оттенков пурпура и багрянца в один и два шоколадных слоя, серость буден его не прельщала, и даже радуга Ириды казалась теперь блёклой и скучной.

– Как ты можешь наслаждаться этой кислой и отвратительной гадостью, творением смертных рук человеческих, когда я предлагаю тебе небесный нектар Богов? – то ли незлобиво удивлялся, то ли обижался Фавн. – Так ты никогда не увидишь и не прочувствуешь многоцветья Вселенной, которое вижу и чувствую я. Не будь столь материалистичен, вкуси метафизики! Эх, не избежать тебе участи рогуля-солдафона! Не догнать тебе бешеной тройки, запряжённой в карету-колесницу, хоть мы с тобой и братья по отцу!

Зарядившись прохладной ночной энергетикой природы, Богов и хмельного виноградного напитка, юный пастух возвращался в материнскую хибару, на цыпочках прокрадывался к своему лежбищу, распластывал своё измотанное тело в горизонтальное положение, смыкал веки и моментально на час-другой-третий забывался, погружаясь в объятия Морфея, Бога сновидений и грёз: здоровый организм не чувствовал недосыпов. Всю ночь ему на своей дудочке-свирели наигрывал Фавн: то грустные, то весёлые мелодии – то опять были грёзы подсознания. С утра, когда вставала из мрака младая с перстами пурпурными Аврора-Эос, жизнь каждый раз начиналась заново, как равнинная река, протекая в другой час, но в том же русле и не выходя из берегов. Романтически-жестокая серая обыденность, без оттенков. Может, согласиться на радугу Ириды?

Пастбищные драки с пацанами закалили характер мальца и юнца: задиристые подростки часто воровали его ягнят, крепко и не по-детски били ему морду и защемляли пенис, отчего Скотовод стал вынослив и так дик нравом, что позже, когда река превратилась в горную, вспенилась, взбурлилась, вышла из берегов и её русло изменило свои черты, по всему Великому Риму пошёл слух, будто его мать непорочным зачатием родила своего Арментария от Дракона. Галерий никогда такую трактовку не опровергал, а всячески поощрял распространение небылиц, однако не озаботился поисками своего Гомера, или хотя бы Гесиода, или Вергилия, поэтому быль не успела имплементироваться в легенды и мифы Древней Греции и Античного Рима. Не был рождён, чтоб сказку сделать былью: порождённый Драконом, летать не может. Не Икар и даже не сын Икара.