Из грязи в князи

– Теперь ты как порядочный мужчина должен развестись со своей женой, которая вдрызг тебе опостылела, объявить её конкубиной, прогнать прочь на улицу и взять в законные супруги мою красавицу-дочь Валерию! Она у меня единственный ребёнок: ты знаешь, что сыновей у меня нет, хотя, может быть, где-то и бегают, всего в жизни не упомнишь! Валерия много знает, но послушна, покладиста и по ночам спит не крепко, тебе понравится. Иди женись, пока я не передумал! Приданое будет нехилым! Женись и как младший царь управляй Дунайскими и близлежащими провинциями: Иллирией, Македонией, Паннонией, Элладой-Грецией и Критом, – приказал основатель тетрархии своему новому, точнее, новорождённому сыну, цезарю и без пяти минут зятю. – Вмешиваться в твои царственные дела я не буду, если, конечно, вести себя будешь с умом, как истинный державный муж, послушно, покладисто, мужественно, а не просто как муж своей супруги и моей дочери.

И пошёл осчастливленный обновками Галерий, пастбищным солнцем, как в детстве, палимый, повторяя: «Суди его Бог, Юпитер. Суди по справедливости, ибо Диоклетиан – отец ромейской нации и всех народов Рима, держатель ключевых духовных скреп! Не будь тебя, как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома?» Немного помешкав и как будто вспомнив о важном, своём, глубоко личном, не девичьем, новоявленный цезарь отдал должное иным небесным телам, делам и силам: «Благодарю и тебя тоже, отец мой Марс, мы ещё вместе с тобой ого-го как повоюем! Спасибо тебе, Божественная Юнона, ты мне как родная мать, хоть никогда и не была замужем за Марсом! Да простит меня Юпитер за такие мысли!» В этот момент Галерий снова ощутил на своём челе добрый женский взгляд супруги Юпитера-Зевса, словно она мягко, по-матерински, как в детстве это делала Ромула, тёплой ладонью погладила его по слипшимся нечёсанным волосам. Бог войны остался холодным, как лёд северов, и поначалу никак не проявил своё присутствие: хочешь мира – готовься к войне, воюй всегда, воюй везде, до дней последних донца, воюй – и никаких гвоздей, вот лозунг мой и солнца!

– Сей лозунг должен стать не только моим, но твоим-нашим! – послышалось Галерию. Это с узких улочек Никомедии во весь голос орал пьяный после зрелищ римский плебс-демос.

Балканами управлять было проще простого: сам с младых ногтей выходец отсюда, цезарь, не обладая талантами полиглота, легко находил общий язык и с крестьянами-земляками, и с собственными полуроманизированными солдатами-варварами, не только иллирийцами. Гаркать и ругаться по-мужицки ему было не привыкать: на любом языке поймут, хоть на латинском суржике, хоть на греческом диалекте-говоре.

Едва прибыв на Балканы, в пороховую бочку Европы, Галерий проявил державную смекалку и тут же отыскал пару-тройку давным-давно повзрослевших пацанов, которые лупили его в детстве, в кровавый пурпур разукрашивая мальчишескую физиономию, и которые по недоумию-недомыслию не захотели или не додумались забриться в рекруты, откупившись от рекрутёров коррупционным золотом и медяками. Вспомнив трудное босоногое детство с чугунными игрушками и подзуживая-накручивая сам себя, цезарь, не раздумывая, собственноручно в тисочки защемил всем былым мучителям пенисы, а потом приказал вообще без оных оставить. Обряд болезненного, но не смертельного оскопления свершился в тёплой дружественной, пусть и не торжественной обстановке: как в пастельных, так и в напыщенно-насыщенных тонах, на фоне естественно-природного ландшафта и реквизита. Евнухов не умертвили, хотя могли бы довести посконный обряд до своего логического конца, а поставили на паузу, чтобы в будущем пристроить на работу по профилю. Им поневоле пришлось оставить сельскую пастораль, забросить труд пастухов и землепашцев и переместиться в загашники Никомедии, чтобы в один прекрасный день после долгого и томительного безделья вдруг начать наслаждаться чистым искусством, искусством для искусства, переползши из лона в лоно, перелетев из тени в свет и лицезрея только прекрасное, начало всех начал.