Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова

— Раньше думать следовало, а теперь нечего носом хлюпать и антимонии разводить! В Москву собираться надобно! — твёрдо заявила Анна и кликнула Игнатия.

Дворецкий не заставил себя ждать. Он уже знал о происшествии и с готовностью внимал барышне.

— Вот что, дедушка. Должно нам в Москву подаваться. Акулину оставим на Степаныче и Фёкле. Тревожить дитё сейчас не след. Кстати, а где она?

— У них и обретается цельный день. Больно уж жена явонная к ней привязалась, да и Степаныч от дитя ни на шаг. Своих деток Бог не дал, вот они с Акулькой и тешатся.

— Ну и замечательно. Поутру в путь тронемся. Заложи телегу что получше, дабы дорогой не растрясло, да изволь полиции рассказать, как Павел Михайлович геройствовал, когда, не щадя живота своего, вылазки супротив неприятеля учинял. Ну и ты, Пахом, подтвердишь, ежели потребуется.

— Вестимо, подтвердим и скажем всё, как на духу, как оно взаправду и было, — отвешивая поклон, ответил за обоих Игнатий. — Жаль тока, што Федька с мужиками из местов наших подался, пошед супостата гнать. Ну да не беда, мы тоже, поди, не немые. А касательно телег — обижаете, барынька! Я коляску исправную от реквизиторов окаянных в дальнем сарае, что за ручьём, схоронил и ветошью разной забросал. Так что не тревожьтесь, до Москвы с ветерком докатим.

— Тогда до завтра, дедушка. Проводи Пахома в людскую и меня разбудить не забудь, ежели почивать ещё буду! — отдала последние распоряжения Анна и, холодно кивнув мастеру, отчего тот готов был сквозь землю провалиться, поднялась к себе в комнаты.

«А ведь это он из-за меня!» — оправдывала Овчарова Анна, выплакавшись вдоволь. «И зачем я ему сказала о письме дядюшки?! Глядишь, всё бы само и разрешилось», — уткнувшись в подушки, корила себя она. «Нет, пожалуй, само б не разрешилось». Она тяжело вздохнула. «Дядюшка определённо желает знать его положение или держит в уме какой тайный умысел…» — мучилась сомнениями она.

Подчинясь прихотям натуры, Ростопчин написал Аракчееву.

«Сегодня докладывать не стану, недосуг», — глядя на изящные бронзовые часы с танцующими нимфами и сатирами, замершими в фривольных позах, рассудил Аракчеев, с явным неудовольствием перелистывая источавшие тонкий аромат страницы.

Ростопчин любил душиться и делал это не один раз на дню. Аракчеева задело, что о таком важном деле он узнаёт постфактум, притом не от государя, а от московского генерал-губернатора, да и то мимоходом. «Стало быть, мы имели своего человека в стане Бонапартия, а я об том ни сном ни духом», — почёсывая пером за ухом, мрачно кряхтел Алексей Андреевич. Избавившись от одного арестанта[72], он не имел ничего против другого, но, привыкший контролировать всё и вся в империи, уязвлён был в самое сердце. На следующий день в ходе доклада императору он вспомнил о давеча полученном письме. — Вчера прибыл курьер от графа Ростопчина… — делая недоумённое лицо, приступил к изложению вопроса Аракчеев.

— Что имеет сообщить нам любезный Фёдор Василич? — по обыкновению, оживился Александр, когда получал известия из освобождённой столицы.

— Его сиятельство изволит справляться о некоем ротмистре, взятом под арест за подделку государственных ассигнаций. — Аракчеев решил подпустить туману и зайти с чёрного хода.

— Как зовут оного?

— Овчаров, ваше величество!

— И он арестован?! — Александр нахмурился.

— Да, ваше величество! При нём нашли денежноделательный станок, гравировальные доски, краску и потребную для печатания ассигнаций бумагу!

— Освободить немедля! — распорядился царь. — Ротмистр Овчаров действовал по нашему согласию и приказу, — глядя на изменившегося в лице Аракчеева, строго вымолвил он. «Должны же быть в государстве потаённые сферы, ведомые одному мне и неизвестные дражайшему Алексею Андреичу», — с нескрываемым злорадством торжествовал Александр. — Отпиши Ростопчину, чтоб отпустил ему казённых денег и выдал подорожную до Петербурга. Оный ротмистр достоин награды, а не тюрьмы, mon cher Алексей Андреич, и я желаю исполнить свой долг государя.

Анна, Пахом и Игнат прибыли в Москву засветло, часу в шестом пополудни. Когда проезжали Красной площадью, их взору предстала необычная картина. Приехавшие из разных городов с товарами купцы устроили близ сгоревших лавок шалаши, сделанные из досок, лубков и рогож. Самые разнородные предметы складировались в кучу без какой-либо сортировки. В одном и том же шалаше продавались чай и дёготь, сахар и соль, пенька и шёлковые материи, старое железо и галантерейные вещи. Шалаши стояли в линию, образовывая целые улицы, на которых толпились покупатели. Множество товара лежало на земле на расстеленных рогожах. Торговля шла бойко и с прибытком.

— Гляди, барынька! Жисть-то в Первопрестольную возвертается! — радостно восклицал Игнатий, крутя головой во все стороны.

— Бог даст, столица наша отстроится и ещё краше станет! — вторила ему улыбавшаяся Анна.

Свернув в Глинищевский переулок, коляска подкатила к нарядному, незатронутому пожарами дому, где помещалась канцелярия обер-полицмейстера.