Из киевских воспоминаний (1917-1921 гг.)

Совет был предназначен для того, чтобы играть роль центрального органа киевского еврейства; он должен был проводить, от имени евреев города Киева, единую еврейскую национальную политику. Между тем, — и в этом пункте, по-видимому, были правы еврейские социалисты, — в ту эпоху в России не могло быть никакого единого еврейского национального органа и нельзя было вести никакой единой еврейской национальной политики.

Защищая идею Совета, мы говорили, что русское еврейство, для осуществления своих национальных интересов, должно действовать организованно и сплоченно. Должны быть созданы межпартийные, национальные организации, которые и осуществят миссию еврейского национального возрождения в России … Такой национально-политической организацией должен был стать, в рамках города Киева, Совет, в масштабе всей России — Всероссийский еврейский съезд.

Логически против этой схемы трудно было возражать: раз существуют национальные интересы (а таковые у русского еврейства несомненно были и есть), то, естественно, наиболее призванными защитниками этих интересов будут национальные органы. Однако, отстаивая с большим жаром эту логически-безупречную конструкцию, мы забывали одно: что национальные вопросы играли сравнительно небольшую роль в общем комплексе политических интересов русского еврейства в ту эпоху. В этом было существенное различие между еврейской нацией и другими, — территориальными, — национальностями России. Для каждого еврея несравненно важнее были вопросы о монархии или республике, демократии или социализме, — чем все вопросы, к которым сводилась национальная еврейская политика, то есть, вопроса о светской или религиозной общине, о жаргоне или древнееврейском языке, и даже вопросы о национальной автономии. Между тем, по основным общеполитическим вопросам русское еврейство никоим образом не могло представлять собой единого фронта; тут оно естественно расслаивалось по социальным классам и политическим течениям.

Мы пытались устранить это несоответствие тем, что ограничивали национальные организации исключительно сферой национальной политики; в области же общей политики каждый член их мог принадлежать к любой партии. В этом мы расходились с крайним националистическим крылом еврейства — сионистами, которые проповедовали примат национальных интересов и единый еврейский фронт по всем вопросам общей политики.

Однако наш компромисс был возможен в сфере политической абстракции, по разлетался вдребезги при первом соприкосновении с жизнью. Он предполагал какое-то двоение человека, одновременно состоящего членом, скажем, меньшевистского комитета и еврейского национального органа. Он предполагал и двоение самих организаций, с полным изъятием общеполитических вопросов из сферы организаций национальных, а вопросов национальной политики — из сферы общеполитических партий.

Действительность вскоре обнаружила всю неосуществимость такого раздвоения. «Совету» пришлось тотчас же после своего возникновения встретиться с неотложными задачами общеполитического свойства — с представительством от еврейства в различных органах, с выборами в городские думы, в земства, в Учредительное Собрание. Я испытал сам всю ложность положения, в котором оказывался командированный Советом делегат, долженствовавший ex professo[38] «представлять еврейство». Когда я был делегирован Советом в Исполнительный комитет, это положение всееврейского представителя фактически лишало меня возможности высказываться по всем жгучим вопросам. И мне чаще всего не оставалось ничего иного, как торжественно, от имени еврейской нации — воздерживаться от голосования… С другой стороны, партии (особенно у нас на Украине) стали посвящать все больше и больше внимания вопросам национальной политики. Таким образом все партийные члены Совета принуждены были двоить уже и национальную свою программу, и тактику. Но это было очевидно немыслимо. В результате все более или менее активные члены Совета стали отходить от него в свои партийные ячейки. И в конце концов в нем остались только люди, которым, по условиям времени, было нечего терять вне его.

Этот маразм, от которого в конце концов бесславно погиб Совет, стал обнаруживаться еще в мою бытность в Киеве. А по возвращении из Финляндии я застал его уже в агонии.

* * *

27 августа 1917 года я возвращался из Петрограда в Киев. Путь шел через Могилев, где, как известно, находилась ставка Верховного Главнокомандующего. Во время стоянки поезда в Могилеве, где все имело вполне обычный вид, до меня донеслись из коридора вагона слова: «Вы знаете, Корнилов поставил ультиматум Керенскому, требует передачи ему власти. Теперь любопытно, чья возьмет» … Слова эти были произнесены с таким равнодушием, как будто речь шла о том, какая лошадь выиграет очередной приз. Тон настолько не соответствовал важности и трагизму сообщаемого известия, что я решительно не поверил в серьезность всего разговора. Да и вся обстановка по пути из Петрограда и здесь, в самой штаб-квартире мятежников, была уж слишком нормальной и спокойной …