Составленные комиссиями при Губотделе учебные программы были посланы на утверждение в Наркомпрос. Но там, как и следовало ожидать, программы были признаны буржуазными (это, действительно, были серьезные учебные программы без всяких тенденций и без политики) и в утверждении их было отказано. Программы были сданы для переработки в новую комиссию при Комиссариате, которая своих занятий, как водится, так и не закончила. К счастью, школы не были закрыты в ожидании новых программ — по-видимому, и большевикам несколько импонировало, что какое-то их культурное начинание существует не только на бумаге. Мы обходились без утвержденных учебных программ, фактически руководствуясь неутвержденными проектами комиссии при Губотделе. Преподавание наше было совершенно свободно. Я, по крайней мере, читая самый скользкий предмет (начальное правоведение, переименованное впоследствии в «обществоведение», а затем даже политическую экономию), до самого конца моей работы в школе, то есть, до поздней осени 1920 года, ни единого раза не удостоился ни посещения какого-либо ревизора, ни вообще давления с той или иной стороны. Разумеется, я тщательно избегал касаться вопросов злободневной политики, — но ведь, с точки зрения марксизма, теория ценности есть также политика.
Пришлось мне летом 1919 года принять участие еще в одном просветительном проекте, носившем уже более декоративный характер. «Агитпросвет Политуправления Наркомвоен» (читай: агитационно-просветительный отдел политического управления Народного комиссариата по военным делам) затеял организацию «Дворца просвещения». Средств должно было быть отпущено сколько угодно (у Наркома Подвойского[118]
была широкая натура) и в этом «дворце» предполагалось сосредоточить и театры, и кинематограф, и лекции, и курсы, и Бог знает что еще. Я был приглашен в организационную комиссию в качестве консультанта по научно-учебному отделу. Из всей затеи ничего не вышло.Участие в организации Дворца Просвещения привело меня в контакт с одним из бывших тогда в Киеве центральных учреждений У.С.С.Р. — с Наркомвоеном. Комиссариат, со всеми своими оперативными, интендантскими, агитационными, библиотечными, кинематографическими и прочими отделами, занимал огромный дом 1-го Российского Страхового Общества, на углу Крещатика и Прорезной улицы. Во главе его стоял Подвойский — по общим отзывам, наряду с Раковским, самая яркая фигура украинского Совнаркома.
Сам Раковский — председатель Совнаркома и Нарком иностранных дел — имел штаб-квартиру во дворце, а частное жилье — в особняке миллионера Могилевцева[119]
, на парадной лестнице которого был, на страх врагам, установлен пулемет.Я ни разу его не видел, так как на митингах не бывал, а с комиссариатами иметь соприкосновение не приходилось. Репутация и имя у Раковского были громкие, и низкопоклонничество перед ним (и даже перед его секретарем, товарищем Миррой) было громадное. Но, насколько я могу судить, в коммунистической партии его не считали вождем или даже лидером группы. Он был, бесспорно, талантливый и ловкий исполнитель московских предписаний, по-видимому, не имевший сам никакого политического багажа. Раковский слыл умеренным, но это не мешало ему издавать декреты, объявлявшие форменную войну украинской деревне, не мешало прокламировать «красный террор». Думаю, что его репутация и сравнительно благожелательное отношение к нему несоветских кругов основывалось исключительно на его внешнем европеизме и на том, что он составлял оппозицию таким ошалелым элементам, как Георгий Пятаков. Однако, эта оппозиция, как и вся линия поведения Раковского, была основана исключительно на улавливании московских директив. Карьеризм и беспринципность Раковского были и морально-отвратительнее, и политически-опаснее, нежели прямолинейная пугачевщина Пятакова. А европейский лоск, быть может, приятный в личном обращении, весьма мало гармонировал с внутренними качествами его ума и сердца. Что может быть ужаснее палача в смокинге и в белых перчатках? Раковский же моментально становился палачом, как только это соответствовало видам Ленина.
Хорошо отзывались в Киеве о наркоме социального обеспечения (фамилии его не могу припомнить). Это был убежденный и бескорыстный коммунист, весьма благожелательно относившийся к своим сотрудникам из интеллигенции. Ему удалось сосредоточить в своем комиссариате весьма видный состав работников. Юрисконсультом комиссариата был Ю.И.Лещ, заведующим одним из отделов — В.К.Калачевский. Наркомсобес слыл «нейтральным», «аполитичным» — поэтому в него охотно шла интеллигенция. Однако, поступившие в Собес интеллигенты жестоко разочаровались в нем, и многие из них пережили тяжелую душевную драму. В действительности, работа Собеса была далеко не такой аполитичной, как казалось извне. Не знаю, кого обеспечило это «Социальное обеспечение», — но уничтожило оно целый ряд полезнейших и важнейших, действительно аполитичных учреждений.