Из киевских воспоминаний (1917-1921 гг.)

По мере приближения Добровольческой армии положение в Киеве становилось всё более и более напряженным. Была объявлена милитаризация учреждений, при которой служащих заставляли бездельничать вместо шести — восемь часов в день. Наряду с этим, шло сокращение штатов, и начиналась подготовка к эвакуации. По мере того как приход добровольцев представлялся уже неминуемым, вопрос об эвакуации начинал все больше и больше волновать население. Было тяжело и противно видеть как увозилось бесконечное количество запасов и всякого имущества, в том числе, напр., оборудования реквизированных частных лечебниц и т.д. Но самым грозным был вопрос о возможности принудительной эвакуации людей. В городе распространялись слухи о предстоящем увозе целого ряда категорий интеллигенции — инженеров, профессоров, адвокатов, врачей. В действительности, это несчастье стряслось только над последними. «Обычаи» гражданской войны, по-видимому, допускали, чтобы население эвакуируемой территории было оставлено без медицинской помощи. Какие-то чрезвычайные коллегии и комитеты с неограниченными полномочиями, руководствуясь какими-то загадочными критериями, намечали по спискам врачей, своих жертв, и публиковали их имена в «Известиях». Обреченные должны были в 2—З дня сняться с мест и ехать куда-то вдаль…

Между тем, известия с фронта становились все менее и менее утешительными для Красной армии. На западе, у австрийской границы, воскрес Петлюра, собравший снова какую-то армию и также двигавшийся на Киев. Его войска заняли Жмеринку и перерезали прямую связь Киева с Одессой.

В то же время добровольцы не переставали приближаться. Пал Константиноград, пала Полтава. Стали поговаривать о том, что Деникин не идет прямо на Киев только для того, чтобы совершенно отрезать большевиков от Москвы, заняв, прямым ударом из Харькова, Бахмач и Ворожбу. Настроение в советских кругах сделалось паническим. Многие стали спешно отправлять на север своих жен, оставаясь в Киеве налегке, чтобы уехать в последнюю минуту. Для отступления большевикам оставалось только два пути — гужом по Черниговскому шоссе или по Днепру в Гомель. Для высших сановников были приготовлены автомобили, которые должны были увезти их в минуту опасности по шоссе. А остальные уезжавшие дрались из-за мест на пароходах.

Советские учреждения стали спешно готовиться к эвакуации. Это выражалось прежде всего в том, что «отделы личного состава» тщательно сжигали всевозможные табели и списки с именами служащих. В этом деле «советские барышни» и кавалеры проявляли колоссальное рвение. Они высиживали целые ночи напролет, пересматривая груды бумаг и выискивая подлежащие уничтожению фамилии сотрудников.

Одновременно с этим шел спешный раздел всех запасов комслужей, продовольственных секций и т.п.

Учреждения, ведавшие транспортом, — в частности, Губтрамот[129] Совнархоза, — были облечены исключительными полномочиями и стремились осуществить широкие планы увоза из Киева всего того, что большевикам хотелось бы захватить с собой.

Результаты деятельности Трамота были видны на улицах города.

Бесконечное количество подвод, груженных всякими вещами, спускалось по улицам города на Подол, к гавани. Тут были и реквизированные швейные машины, и утварь эвакуируемых учреждений, и кожа, и мешки с солью… Иногда попадалась подвода со щегольскими чемоданами, довольно часто — под­воды с мебелью. Возле гавани, особенно в последние дни, происходил форменный базар: половина свезенных к Днепру вещей попадала не на пароходы, а в руки перекупщиков. Этот специфический вид спекуляции — скупка подлежащих вывозу «казенных» вещей — впервые возник в эти дни; впоследствии он всплывал на поверхность при каждой эвакуации, которых мы пережили ещё немало…

Когда дело начинало уже близиться к развязке, и окончательное оставление Киева ожидалось со дня на день, в нашем городе появился специальный посланец Москвы — Петерс[130]. Ему, по-видимому, было поручено вспрыснуть камфару умиравшей советской власти на Украине. Киев был объявлен «укреплённым районом», и Петерс назначен его комендантом. Его помощником был назначен Лацис.

Будучи не в силах изменить что-либо в военном положении, Петерс и Лацис стали отыгрываться на внутреннем враге. Была объявлена какая-то грозная мобилизация для рытья окопов, участились облавы на дезертиров и проверки документов на улицах. При этом хватали и сажали в Чека по малейшему подозрению и без всякого подозрения.

Таким образом, в подвалах чрезвычайки набрались сотни сидельцев. И над ними была учинена кровавая расправа.

Однажды утром газеты вышли с бесконечно-длинным, столбца в два, списком расстрелянных. Их было, кажется, 127 человек; мотивом расстрела было выставлено враждебное отношение к советской власти и сочувствие добровольцам. В действительности, как выяснилось потом, коллегия чрезвычайки, усиленная Петерсом, решила для острастки произвести массовый расстрел и выбрала по списку заключенных всех, против кого можно было выставить хоть что-нибудь компрометирующее.