Из любви к тебе

Но вот вчера у меня было несколько часов – одиночество part time. Одна любимейшая моя писательница, которую Бог наградил умением любить многих и без условий и видеть насквозь, дала мне ключи от своей загородной квартирки в Красновидово. Там такой замшелый кусочек приятного законсервированного Советского Союза. Квартиры от Союза писателей для тех, кто заслужил пыжиковые шапки. С синими елками на въезде. Там, естественно, даже не работает телефон, совсем. Не ловит сеть. И там нет интернета. Ну а как? Зато там прямо за окном журчит ручеек какой-то, его не разглядеть сквозь листву, но слышно, как вода бежит. Звук тишины. Там на балконе в скворечнике – птенцы. А из-под крана вода такая, как была в детстве в провинциальных гостиницах, когда с классом ездили. С запахом сероводорода. От нее волосы потом жесткие. Там я никого, ни одного человека не знаю, и никто не знает меня. Там никто от меня ничего не ждет. Это счастье. Там даже соседей нет.

Там никто ни о чем не спрашивает, потому что там никого и нет, а те, кто есть, тоже похожи на беглецов вроде меня или на динозавров. Никто не спрашивает про митинг и выборы, никому не нужен хоспис, и никто ни у кого не умирает. Законсервировались. Тишина и отсутствие интернета остановили время. Никто не ждет со мной встречи, никто не интересуется, когда я приду-закончу-подъеду и когда мы сможем переговорить. Там я еще не родилась.

Дома, в Москве, даже воскресным утром я все равно не могу спать или валяться до бесконечности. Там то телефон растревожит, то я сама себя поднимаю: мол, вставай, ну это же единственный день в неделе, когда ты дома, пойди приготовь завтрак всем, лентяйка, это же твои дети и муж, ты должна хоть немного времени провести с ними…

Должна-должна-должна. Даже в Никитино я должна завезти воду, привезти продукты, повидать тех, кого не видела с прошлого лета. Должна понять, что делать с кабачками – на оладьи или в хоспис, что с яблоками – оставить гнить, повидла наварить или посушить ломтиками. И собаку тоже должна приласкать. И постричь. А в Красновидово я никому ничего не должна. Там нет связи с миром ни через интернет, ни через старый серый совковый мертвый забор. Совсем.

Зато там лес ломится прямо в окно, а в дверь дома лезет трава. И этот ручей в овраге за домом. Там далекий и ровный гул машин на шоссе, тихий-тихий, слышный лишь совсем ночью, когда засыпаешь. И далекие машины не раздражают и не утомляют, а наоборот, своей этой едва доносящейся до окон активной жизнью лишь напоминают: я не там, шоссе далеко от меня, а тут мне спешить некуда, я тут без интернета, я тут вне. Вне всего, кроме, наконец-то, себя самой. И мне, оказывается, с самой собой очень даже неплохо. Тихо потому что.

* * *

Последние два с половиной года я общаюсь с невероятным количеством людей: от сотрудников Администрации Президента, губернаторов, олигархов, владельцев крупнейших бизнесов, заинтересованных в импортозамещении, до монахинь, ушедших в скиты еще при Горбачеве, и сельских врачей, трезвеющих лишь в связи с полным истощением своих «горючих» запасов; от заброшенных подгнивающих еще живых пациентов и детей, умирающих от голода и ненужности, до директоров интернатов и главврачей местных районных больниц, которые – раз на раз не приходится – оказываются то проходимцами, то настоящими героями-патриотами, на каких только и держится жизнь русской провинции.

Это совершенно вымотало мои силы. Тяжело, что я трачу жизнь на то, чтобы добиться системных изменений, а вижу, что изменения возможны любого масштаба, вот совершенно любого, но только в ручном режиме, «в позвоночном», как говорят у нас в хосписе, – то есть по звонку. Это истощает и демотивирует. Хочется зарыться под одеяло. И прожить в пододеяле примерно до пенсии.

Моя впитывающая способность такова, что я не умею не замечать. Я всех и всё вижу. Хуже того – я всех понимаю и всем сочувствую (это не мешает мне многих хорошо мною понятых все же хотеть убить). Я искренне, по-настоящему хочу помочь и изменить слишком многое.

Кажется, Бог дал мне невероятную силу и защиту – фундамент, замешенный на любви, доверии, мудрости и уважении родителей. И вот эта основа из родительской любви – и есть мое право на… с этой основой и защитой я должна… Должна помогать, должна менять, должна отдавать, потому что, оказывается, такая бетонная платформа в основании есть вовсе не у всех… Почти ни у кого ее нет. А значит, то, что мне кажется естественным, для многих людей требует серьезных душевных усилий.

Я устала носиться между двумя мирами. Миром людей, которые берутся за социальные темы не потому, что им дороги наши умирающие дети и старики или одинокие дурачки и калеки, а потому что без «социальной повестки» сейчас никуда… И миром людей, которые почему-то полны благодарности к каждому, кто оказывается в поле их зрения, разбавляя собой впечатление от вечных голых облупившихся стен палаты или неуютной просторной – на двенадцать кроватей – спаленки в детском доме для детей с умственной отсталостью.