Из любви к тебе

– Мам, я не буду поступать со всеми на переводческий. Я решила на педагогический. (Это было странное решение. После английской спецшколы с медалью родители ожидали от меня другого. Идти на переводческий было модно и круто, на педагогический – тоскливое лузерство. Я все правильно сделала. Этот выбор, наверное, определил мою жизнь больше, чем другие решения.)

– Чтобы наладить в Москве обезболивание, чтобы каждый хоспис работал так, как Первый московский, надо объединить их все в одну структуру и сделать Первый хоспис главным. (Я отучилась в Первом мединституте по специализации «Организация здравоохранения», стала директором, и вот мы до сих пор выстраиваем в Москве систему паллиативной помощи.)

– А отдайте этот дом милосердия нам, фонду «Вера». Передайте нам здание, и мы заберем и сотрудников, и пациентов, а вам не придется его закрывать и лишать одних – помощи, а других – работы. (Это я сказала сенатору от Ярославской области про сегодняшний Дом милосердия кузнеца Лобова в селе Поречье. Сказала и зажмурилась. Дура-дура-дура, ведь он согласится! А как дальше-то? Ведь там люди, и нужна куча денег, ведь мы не потянем! Но отступать было поздно, и мы потянули, а куда деваться? И сейчас это лучший хоспис из всех, где мне приходилось бывать.)

– А можете пустить меня пожить на недельку в ПНИ вместе с пациентами? Прямо в отделении. Я хочу лучше понять и узнать их жизнь. (Видели бы вы в тот момент глаза моей команды! Ведь если я куда-то еду, то и они со мной.)

Сказано – сделано. Страшно мне не бывает. И не потому, что я смелая, а потому, что у меня просто нет времени бояться. Дел много.

Если есть правила, в которых нет реального смысла, оберегающего интересы человека, то я не исполняю такие правила. Я их нарушаю. Если вход только в бахилах, а у меня чистая обувь – я не надену бахилы. Бахилы – это выкинутые государственные миллионы. Если написано, что парковка только для посетителей ресторана, – я припаркуюсь, даже если в парикмахерскую приехала. Если что-то нельзя или надо, то у меня вопрос: почему/зачем? Зачем бахилы, если они спадают, в них потеют ноги, а у вас клининговая компания работает? Почему в больницу нельзя с детьми до пятнадцати лет? А если у меня мама болеет, а мне четырнадцать? Почему парковка только для посетителей ресторана?

Правила и законы должны быть для людей. Вот платные парковки – не вопрос, я буду платить. Потому что благодаря платным парковкам людям по Москве ходить стало приятно. А если правила против людей – то правила нужно менять.

Когда-то во всей Москве отменили школьную форму, а у нас в школе оставили. Я решила отстаивать наши права и упрямо ходила без формы. У меня были привезенные из Литвы потрясные яркие колготки – красные, синие, ультра-розовые, мне сшили из шерстяного платья короткую плиссированную красную юбку. Я в этой юбке и ярких колготках пряталась в сортире от директрисы. Довела себя до гастрита, вся чесалась от нейродермита, но в школьной форме я больше никогда не ходила.

Еще в детском саду я отказывалась есть молочный суп с лапшой и говорила, что если будут заставлять, я перейду в соседнюю группу или сбегу на прогулке. Срабатывало, кстати.

Вообще я все время боролась со всякой несправедливостью. То за какую-то бабку сумасшедшую в магазине вступалась, потом от бабки же и получала; то шла писать жалобу на врачиху-хабалку, которая обидела не меня, а девчонку беременную в очереди в поликлинике. То милицию вызвала, когда алкаш в переходе метро отчаялся продать облезлого щенка и сказал: ладно, на фарш его прокручу и пирожки сделаю, пирожки вы точно раскупите. Менты на меня наорали, а щенка я притащила домой. Чудная была собака, Муха, – жаль, прожила недолго.

Как папа мой говорил: скандальная баба, не обращайте внимания.

Короче, эта история с ПНИ оказалась очень естественной. Надо эту систему пнуть. Потому что там все правила против людей.

* * *

Когда начался проект «Регион заботы», психоневрологические интернаты стали частью моей жизни. Отделения милосердия, наполненные никому не нужными умирающими людьми, одинокими стариками с деменцией, инвалидами, которые провели в этих стенах всю жизнь и вот так, смиренно, не жалуясь ни на боль, ни на голод, умирали, собранные со всего ПНИ в отделения для «валежника» и «лежака». Вонь от своего скрюченного тела была им привычна, чувство стыда от собственной наготы давно утрачено, потому что жизнь в ПНИ не оставляет права на уединение даже в туалете. Там просто нет такой возможности. За годы жизни в таком «милосердии» тысячи раз чужие равнодушные люди, нисколько не смущаясь, а значит, не замечая и чужого стыда, их мыли и снимали с их задниц грязные памперсы.

Первые несколько поездок по ПНИ меня раздавили, расплющили, я много ревела. Мало рассказывала. Несколько раз попала в больницу. И в результате сделала на Совете по правам человека доклад «Смерть тут наступает раньше, чем заканчивается жизнь» про расчеловечивание в отделениях милосердия в ПНИ и ДДИ[31].