Из любви к тебе

Если мне согласовали отпуск и я смогу поехать в Карелию; если я вытащила из китайского печенья классное предсказание; если под ногами чистый снег хрустит, а я в новом теплом пальто, которое выбрал мне старший сын; если гиацинты у меня на балконе не завяли, а просто заморозились, словно застыли, и превратились в невероятно нежный и красивый фарфоровый букет; если я не сорвалась сегодня на одном совещании, а напротив, сдержалась и даже поулыбалась; если сейчас 03:15, а рабочий день еще не кончился и я устала, но довольна, и мне это нравится; если (слава богу!) оказалось, что любимая мамина подруга не умирает, и когда я приехала к ней в больницу – она меня узнала и мы даже немного пошутили над ситуацией; и если я все же успела сегодня хоть капельку пообниматься с Михасиком, – то, по-моему, можно считать, что день удался!

Карелия

Я уехала. На три долгих недели, как не уезжала уже более тридцати лет. Этот отъезд – вынужденная и долгожданная, почти медицинская мера. Утешаю свою совесть тем, что это рекомендованный отпуск, чтобы не попасть в больницу с гипертоническим кризом, окончательно надорвавшись.

Долгожданный отъезд из суеты и цивилизации в тишину и робинзонство. Я еду по заснеженной дороге куда-то вглубь северной части Карелии. Туда, где нет телефона и интернета, нет совещаний по видеосвязи, нет поручений, сроков, заседаний, интриг, начальства, которое за своими поручениями видит не людей, нуждающихся в помощи, а лишь еще один раунд в бесконечной игре за власть и полномочия. Я от всего этого уезжаю. И очень хочу вернуться полной сил, чтобы еще немного сдвинуть все нами задуманное…

Я шла по белой мягкой снежной поверхности Пяозера. Шла и шла. Куда-то в сторону солнца, проваливаясь на каждом шагу чуть ниже колена. Из всех звуков – только мое дыхание, трение штанин друг о друга и рукавов о куртку. И все. Снег падает неслышно. Угги погружаются в снежную мякоть тоже беззвучно. Только вдох-выдох. И шорох одежды.

Это могло бы быть любое кино. Фильм про постапокалипсис, в котором я выжила. Или экранизация Джека Лондона. Или фильм-катастрофа: разбился самолет, все погибли, я почему-то спаслась, но обречена сгинуть в этой белой и холодной, но такой мягкой и нежной пустыне. Или «Схватка» (The Grey) с Лайамом Нисоном, я обожаю этот фильм. Особенно потому, что там в конце не важно, кто победил. Ведь бой совершенно равный.

Я переставляла ноги, стараясь, чтобы в четком ритме, вместе с дыханием. Но моя все еще не отдыхающая и не отключившаяся пока башка рисовала и рисовала мне разнообразные киноистории. Впрочем, все они были с одинаковым финалом: я спокойно ложилась в снег, удивлялась его пушистости и мягкости, радовалась тому, что так комфортно и тепло одета, смотрела в небо, потом опускала глаза к горизонту. В какой-то момент разница между небом и озером исчезала, мне становилось тяжело держать веки открытыми, и я засыпала. Мирно и навсегда замерзая – или даже вмерзая в покой и тишину зимнего Пяозера.

От этих фантазий и сбившегося наконец-то дыхания мне и вправду захотелось лечь. Я свернула немного в сторону от солнца, нашла безупречную ровную снежную белизну, словно свадебная белая скатерть накрыла эту часть озера, повернулась лицом к солнцу и упала спиной на скатерть, широко и доверчиво расставив руки. Я лежала. Холодно не было. Было, как в этих сценариях, мягко и завораживающе спокойно. А когда глаза стали закрываться, то в голове появилась совсем другая история. Никакого кинематографа, никаких волков, последствий войн или катастроф, никаких арктических рассказов.

Я увидела себя маленькой. Совсем еще малышкой, до года. В большой темно-синей коляске. Я лежала закутанная в какие-то одеяла-конверты, руки прижаты к бокам, голову в платке и шапке не повернуть, под спиной, на дне коляски, между мной и морозом, тепло от свернутого бабушкиного пухового платка. Мама сидит на лавочке рядом и покачивает ногой коляску. Капюшон у коляски опущен, и я смотрю в хмурое низкое московское небо. На лицо опускаются невесомые, крупные, немного колючие снежинки, поэтому я закрыла глаза. Я чувствовала, как они тают, становятся теплыми и стекают по щекам к ушам, под пуховую вязаную шапку и платок под ней. Мне хорошо. И я рада, что мама рядом, но не замечает, что капюшон у коляски надо бы поднять. Было невероятно спокойно. Спокойнее, чем на озерной белой скатерти, где я все-таки открыла глаза, встала и побрела в сторону какой-то прибрежной деревушки. Я шла и думала, что мама со мной.

Я часто последнее время думаю, что она со мной…

Очень хочется проанализировать и понять, что же именно на берегу этого заснеженного карельского Пяозера, столь далекого от радиуса действия всех мыслимых сотовых операторов, погружает меня в благостное состояние покоя и внутренней тишины. Это состояние так неуместно и немыслимо для меня в привычной столичной суете, что кажется, может быть присуще лишь седовласому старцу или отчаянным личностям, которые «просветляются» не самыми законными способами.