Из песка и пепла

– Когда мы совершаем утреннее омовение рук, то споласкиваем правую прежде левой, ставя милосердие выше силы. А еще вспоминаем о близости шабата и об огне или иной силе, которая очищает.

Анджело развернул открытые ладони, чтобы теперь они смотрели не на свечу, а на Еву.

– Я тоже к тебе тянусь, – сознался он. – И стремлюсь взять то, что мне не принадлежит.

Затем он опустил руки и попытался встать; протез делал его нескладным и неуклюжим, а чудовищная усталость минувшего дня только усугубляла ситуацию.

Ева поднялась следом.

– Я всегда была твоей, Анджело, – ответила она, эхом вторя его недавним мыслям. Она была его. – Но ты никогда не был моим.

Это была правда. Она всегда становилась для него второй. Но теперь? Теперь, вместо того чтобы считать ее второй, он разрывался пополам. Священник в Анджело боролся с мужчиной, и на память ему неожиданно пришло выражение о слуге двух господ.

– Анджело!

– Да?

– Жизнь трудна, – прошептала Ева так тихо, что ему пришлось напрячь слух. Вдруг она рассмеялась – без веселья, скорее в жесте горького неверия. – Жизнь трудна. Какое преуменьшение! «Трудна» – слишком мягкое слово для тех зверств, которые мы видели. Жизнь – это ад с редкими просветами неба, которые лишь делают надежду еще более болезненной. Жизнь невыносима. Уродлива. Мучительна. Это пытка.

Ева на секунду умолкла, а когда заговорила вновь, то больше не шептала. Да, ее голос по-прежнему был тих, но теперь в нем звучала сталь, и Анджело слышал, что она верит в каждое произнесенное слово.

– Но есть вещи, которые не должны быть трудными, Анджело. Любовь ко мне не должна быть трудной. Ты не должен тосковать по мне, или бороться с мыслями обо мне, или день за днем молить своего Бога о прощении и по десять раз читать Розарий только потому, что меня любишь. Все это не обязано быть таким трудным. Все это может быть простым. Вероятно, это вообще единственное, что в нашей жизни просто. Если ты перестанешь быть священником, никто не умрет. Никто не лишится души. Более того, не пострадает ни один человек на свете. Ты можешь быть моим. Я могу быть твоей. Все просто.

Ее слова эхом заметались у него в голове и сердце, точно благовест, которым семью часами ранее звал к обедне приходской священник. Анджело неверяще покачал головой. Нет. Все не может быть так просто.

– А как же Бог?

– Бог простит.

– А мои клятвы?

– Бог простит.

– Ты так уверена в природе Бога? – Голос Анджело звучал непринужденно, даже насмешливо, однако глаза оставались тревожными, между бровями залегла глубокая складка.

– Анджело, есть только две вещи, которые я знаю наверняка. Первая: я тебя люблю. Я люблю тебя всю свою жизнь. И буду любить следующие пятьдесят лет. Вторая: никто не знает природы Бога. Ни ты, ни я, ни мой отец, ни монсеньор Лучано, ни ребе Кассу-то. Ни даже Папа Пий XII. Никто.

Губы Анджело дрогнули, и он расхохотался. Он беззвучно смеялся несколько минут подряд, и вся боль и напряжение вчерашнего дня придавали его смеху слегка маниакальный оттенок. Однако остановиться он не мог. Он смеялся, и смеялся, и смеялся, а Ева, улыбаясь краешками губ, терпеливо дожидалась, когда к нему вернется самообладание.

Наконец Анджело глубоко вздохнул и утер ладонью слезящиеся глаза.

– А как же те люди, которые от меня зависят, о прекрасная пророчица? Курия, прихожане, евреи, которых я укрываю? Созданная нами сеть? Следует ли мне прямо сейчас сбросить сутану и убежать вместе с тобой?

– Ты продолжишь делать то, что делал. Как и я. Пока не закончится война.

– То есть ты будешь притворяться, что католичка, а я буду притворяться, что по-прежнему священник?

– Нет. Я буду притворяться, что не еврейка, а ты будешь притворяться, будто в меня не влюблен. Как и всегда. – И Ева ехидно ему улыбнулась.

– Ах, Батшева, – произнес Анджело с нежностью и, наклонившись, поцеловал ее в лоб, хотя с трудом позволил себе даже такое выражение привязанности. – Не знаю, мудра ты или просто лукава.

Она целую вечность смотрела на него снизу вверх, словно всерьез размышляя над этим вопросом. Но Анджело слишком устал, чтобы возводить стены. Слишком измучился. Слишком боялся, что ее отнимут силы, над которыми он не властен. Весь мир вокруг них вышел из-под контроля, и сейчас он крутился волчком, пытаясь спасти хоть что-то.

– Я не мудра и не лукава. Просто не могу позволить себе такую роскошь, как моральные дилеммы. Есть правда, а есть самообман. Полагаю, мы все временами нуждаемся и в том и в другом. Спокойной ночи, Анджело. – С этими словами Ева развернулась и прошла к маленькой дверце слева от апсиды, за которой скрывался спуск в подвальную комнату. Анджело оставалось лишь проводить ее взглядом.