Из песка и пепла

Для вручения подарков Еве пришлось позаимствовать католическую рясу и апостольник. Если их остановят – а их просто не могли не остановить, учитывая количество контрольно-пропускных пунктов по всему городу, – ей следовало изобразить монахиню, которая в компании двух священников развозит детишкам гостинцы от Ватикана. К тому же такая легенда должна была вызвать меньше вопросов и в самих школах.

Переступая порог, Анджело без лишних подробностей представлял ее как сестру Еву. Монсеньор О’Флаэрти, по своему обыкновению, затмевал всех в комнате, и Анджело с Евой старались держаться у него за спиной, предоставляя ирландцу расточать улыбки и объятия и в основном отвлекать внимание на себя. Однако в строгом одеянии, с покрытыми волосами Ева выглядела странно очаровательной, так что вовсе не заметить ее было невозможно.

Последней их остановкой стала семинария Святого Виктория, где старшие мальчики встретили Еву мечтательными улыбками, а младшие немедленно обступили ее кругом, дотрагиваясь до черных одежд с таким благоговением, словно в Рождество к ним сошла сама Дева Мария.

В честь праздника всех семинаристов усадили в длинный ряд и подстригли. Старших еще научили бриться, и Еве пришла в голову прекрасная идея намылить чумазые мордашки малышей и тоже дать им возможность «побриться», словно большим. Для этого Ева просила их посидеть смирно, аккуратно счищала мыльную пену тупой стороной ножа для масла, а затем похлопывала по маленьким личикам чистым полотенцем. Взамен она получала сверкающие улыбки и такие же сверкающие щеки. Каждую из них Ева звонко расцеловала, а потом вручила детям по леденцу.

После мессы настала пора печь каштаны, которые монахи многие месяцы собирали специально для рождественского стола. Запах плодов был густым и сочным, а вкус оказался еще лучше. Готовящиеся каштаны постоянно увлажняли смоченной щеточкой, а затем складывали в корзины и подбрасывали в воздух, пока скорлупа не трескалась, обнажая нежное белое нутро. Ева заявила, что ничего вкуснее в жизни не пробовала, и Анджело вынужден был с ней согласиться.

Детство Евы – а заодно и его – было настолько привилегированным, насколько возможно, и все же существовали вещи, которые нельзя было купить ни за какие деньги. Аромат жаренных на огне каштанов, заливистый детский смех, чувство единения и общей цели, разделенной кучкой обездоленных людей, неожиданно придали этому вечеру ослепительный блеск, который, знал Анджело, не потускнеет в его памяти даже спустя годы. Кроха трех или четырех лет – такой хрупкий, что Анджело боялся обнимать его слишком крепко, – забрался к нему на колени и прильнул к груди свежестрижеными кудряшками. Его родители погибли в Сан-Лоренцо во время июльской бомбардировки, после которой многие римские школы и семинарии превратились в сиротские приюты.

Везде, куда бы ни приводила их дорога, Ева доставала скрипку и играла «Adeste Fideles» и «Ти scendi dalle stelle». Исполнила она их и для воспитанников Святого Виктория. Монсеньор О’Флаэрти не скрываясь плакал, монахи слушали с благоговейно опущенными головами, а дети тихонько подпевали. К хору присоединились даже еврейские ребята, которые ощущали своеобразное родство с выросшим в нищете Иисусом. На несколько кратких часов им удалось отрешиться от обычного страха и лишений и сполна окунуться в атмосферу праздника.

Ты сошел во мрак со звезд,
Вечный наш Спаситель.
В темноте пещеры мерз,
Светлый Искупитель.

По земле босым ходил,

Нищий и раздетый.
Что за цену заплатил
За любовь ко мне Ты!

Что за цену заплатил

За любовь ко мне Ты…

– Откуда ты знаешь эти песни? – спросил Еву монсеньор О’Флаэрти, когда они втроем возвращались в Ватикан. Фургон грузно подскакивал на немощеных дорогах. Монсеньор напел несколько тактов, и глаза его опять увлажнились при воспоминании о светлых рождественских гимнах. – Ты же еврейка.

– Но еще и итальянка, – спокойно ответила Ева. – А нельзя быть итальянкой и не знать «Ти scendi dalle stelle».

– Ох, прости мое ирландское невежество, – сказал монсеньор по-английски с нарочитым акцентом. – Спой ее для меня еще разок, милая.

Ева негромко затянула песню, и голос ее был так же чист и звонок, как и у ее скрипки. Она знала наизусть весь текст, но была одна строчка, от которой у Анджело особенно перехватывало дыхание, а сердце начинало поджариваться на медленном огне. Что за цену заплатил за любовь ко мне Ты. О, что за цену заплатил за любовь ко мне Ты…

Припев повторялся вновь и вновь, и Анджело оставалось лишь крепче сжимать руль, вглядываясь в звездную темноту и затылком ощущая взгляд монсеньора О’Флаэрти.

* * *