Из песка и пепла

Январь 1944 года выдался таким же сырым и серым, как и декабрь 1943-го. Монастыри и духовенство вместе с остальными жителями оккупированного города жадно прислушивались к новостям из краденых радиоприемников. Судя по репортажам, американская армия, продвигаясь по итальянскому «сапогу» в направлении к Риму, допускала один промах за другим. Ночные сводки Би-би-си о действиях союзников открывались бравурными аккордами Симфонии № 5 Бетховена, однако за ними обычно не следовало ничего обнадеживающего. Немцы ликовали и принимались расхаживать с еще более самодовольным видом, при каждой возможности подчеркивая свой успех.

Однако были и маленькие победы. Монсеньор О’Флаэрти придумал, где остатки еврейской общины могли бы собираться для отправления религиозных обрядов, – в древней церкви, обнаруженной археологами под действующей базиликой Святого Климента. Та располагалась неподалеку от Колизея и находилась под дипломатической защитой Ирландии, что обеспечивало подпольным собраниям хоть какую-то безопасность. Всего базилика имела три уровня: в самой нижней части по-прежнему можно было увидеть руины жилого дома I века, поверх которого в IV столетии возвели первую церковь. В то время в ней собирались гонимые римлянами христиане, и от иудеев и их покровителей не ускользнул зеркальный символизм истории. Руины были сырыми и темными, между влажных стен гуляло эхо подземной реки, однако само святилище удивительным образом несло ощущение мира.

Несмотря на рискованность затеи, Ева, семейство Соннино и другие члены подполья собирались там при каждом удобном случае. Устраивались в правом приделе под потускневшей фреской своего брата по несчастью Товии[8] и из последних сил цеплялись друг за друга и древние традиции, которые делали их изгнанниками и все же дарили единство.

Ева садилась рядом с Джулией и маленькой Эмилией, Лоренцо – с отцом и другими мужчинами, и они все вместе пели песни и читали молитвы, стараясь сохранить корни живыми и напомнить себе, что значит быть евреем. Красоту, символизм, чувство семьи и общности.

Звонкий детский голосок Эмилии явственно выделялся из хора, и в нем одновременно слышались прошлое и будущее. Ева держала малышку за руку, подпевала ей и думала про Камилло и дядю Феликса, покойную мать и дедушку с бабушкой. Про свободу и солнечный свет, любовь и надежду, белый песчаный берег и те благословенные дни, когда папа делал стекло, а жизнь была простой и понятной.

Песок и зола. Древние ингредиенты стекла. Такая красота буквально из ничего. Папу этот факт неизменно приводил в восхищение, а Ева никогда не могла осмыслить его до конца. Из песка и пепла – перерождение. Из песка и пепла – новое бытие. Каждая песня, каждая молитва и крохотный акт неповиновения тоже заставляли ее чувствовать себя перерожденной и обновленной, и она мысленно поклялась не сдаваться. Поклялась и дальше творить стекло из пепла, и это решение само по себе было победой.

Ева продолжала выносить золото с виа Тассо, а Анджело, невольно переквалифицировавшийся в контрабандисты, – превращать его в припасы. Однако самым большим их триумфом, за который нужно было сказать спасибо череде странных случайностей и любопытству Греты фон Эссен, стал новый печатный станок для Альдо Финци.

Грета фон Эссен, очаровательная и смертельно скучающая супруга капитана фон Эссена, немедленно прониклась к Еве симпатией – возможно, потому, что Ева была одной из немногих людей, с кем она могла поговорить в Риме по-немецки. В свои почти сорок Грета оставалась на редкость эффектной женщиной и за неимением детей посвящала все время хобби и домоводству. Она не упускала случая украсть Еву в обеденный перерыв, а потом, сидя с ней где-нибудь в кафе, посвящала ее в такие подробности жизни со своим Вильгельмом, которые Ева предпочла бы не знать никогда.

Однажды Грета не выдержала и расплакалась прямо над бокалом вина, сказав, что стала разочарованием для мужа и рейха.

– Это наш долг – подарить родине детей. А у нас их явно уже не будет. Вильгельм меня стыдится. Считает, что это из-за моего бесплодия его так медленно повышают в звании.

Ева похлопала ее по руке и что-то сочувственно проворковала, однако с большим облегчением приняла предложение закончить обед и проехаться мимо новых магазинов, которые должны были отвлечь внимание Греты от Вильгельма и бесплодия. Остаток обеденного перерыва они провели, блуждая по модному кварталу с одежными, галантерейными и парфюмерными магазинами, среди которых затесалась и одна старая, но прославленная книжная лавка с изящной золотой надписью на витрине. На двери ее висел большой замок, а у порога возвышалась стопка газет.

Грета, жадная до всего антикварного, немедленно прильнула носом к окну, пытаясь разглядеть внутреннее убранство. Все товары явно были на своих местах, хотя магазин давно не работал.

– Что здесь написано? – спросила Грета, указывая на золотые буквы на витрине.