Из прошлого

Рано утром мы с Марком на открытой грузовой машине поехали через прелестную Ферганскую долину в Кадамжай. Кадамжай, центр Фрунзенского района в Киргизии, прекрасное место, где кончается Ферганская долина и начинаются горы Тянь-Шаньского хребта, прикрытые снежным покровом, который вспыхивает при солнечном закате всеми цветами радуги на фоне голубого высокого неба. Селение как бы скрыто в котловине у подножья гор. В конце дня, когда небо еще ясно, становится в селении темно, а летом, когда вся природа в Ферганской долине плавится под среднеазиатским солнцем, там так прохладно…

Мы с Марком не успели еще насладиться красотой чудесного оазиса, как на наши головы свалилась неожиданная неприятность. Выяснилось, что здесь, в райцентре, и в госпитале, и в амбулатории нет ни одного врача. Все врачи лежали больные тифом, и вместо того, чтобы проходить практику под руководством специалистов, мы с Марком, два студента после 4-го курса, должны были оказывать населению всю медицинскую помощь…

Но никакого выхода нет, мы уже здесь. Госпиталь и амбулатория переполнены больными, которые стоят, как осиротевшие. Мы закатали рукава и при помощи медицинских справочников, напустив на себя изрядную долю солидности, приступили к работе. Трудно было – это не то слово. Днем и ночью мы не выходили из госпиталя и амбулатории, при этом мы стали специалистами широкого профиля: терапевтами, хирургами, инфекционистами, дерматологами, окулистами, отоларингологами, педиатрами и даже акушерами и патанатомами. Мы вошли в роль. Жители селенья к нам относились с большим вниманием и почтением, а местные власти платили нам зарплату, как врачам с законченным образованием. Жили и питались мы в госпитале, что дало нам возможность сэкономить несколько рублей, что потом пришлось очень кстати. За три месяца, что мы отработали в Кадамжае, я приобрел колоссальную практику и проникся пониманием того, что значит в жизни людей врач и на что способен человек, когда обстоятельства вынуждают его к этому. Я впервые испытывал моральное удовлетворение при оказании помощи людям, нуждавшимся в ней.

Возвращаясь с практики, я на несколько дней завернул в Бухару, чтобы навестить маму. Лето в Бухаре стояло ужасно жаркое. Воздух был просто раскаленный, нечем было дышать. Ночью кутались в мокрые простыни… Мне было тяжко смотреть, как мать мучается в этом горячем котле со своими распухшими ногами, и я настаивал, чтобы она поехала со мной во Фрунзе, где климатические и материальные условия жизни были легче, чем в Бухаре. Но моя мать категорически отказалась: она не хотела оставить брата.

Снова Харьков

На студентов последних курсов смотрели, как на законченных врачей, в которых Киргизия чувствовала большой недостаток, и все же некоторым, снабдившим себя вызовом, удалось вырваться домой.

К этому времени мой брат и мать должны были также реэвакуироваться вместе с заводом из Бухары в Харьков, и я, естественно, хотел присоединиться к ним. Моя мать всё надеялась, что теперь, после войны, отец возвратится домой, и я к ней приеду, и наша семья снова соберется вместе, как в былые времена. Она не знала, что муж ее умер в лагере еще в 1942 году. Я все еще держал это втайне от нее и от брата. У меня не хватало духа поделиться этим печальным известием, полученным во Фрунзе после многомесячных моих запросов в соответствующие инстанции. Я сам перед собой пытался оправдать мое малодушие тем, что, может быть, лучше, что они не знают об этом и что они живут надеждой…

Я не мог отказать моей матери, которая так намучилась в своей жизни, в ее надежде быть со мной. Я со своей стороны также стремился к тому, чтобы быть вместе с матерью, которую любил и жалел.

Я был бы неискренним, если бы выставлял себя неудачником. Слишком было много случаев, когда я чего-то хотел и добивался, в конце концов, своего. Но, как правило, все это мне давалось трудно и без борьбы мне ничего не давалось. Благодарю Бога хотя бы за это…

Новый ректор нашего института категорически отказался отпустить меня в Харьков, невзирая на то, что оттуда у меня был вызов, о котором позаботились мои харьковские друзья. Я не помню, что на меня тогда напало, в кабинете у ректора, но свойственный мне такт меня оставил, и я нагло требовал своего. Я ни за что оскорбил ректора, обвинив его во взяточничестве (ходили слухи, несомненно, ложные, что он продавал «вольные»). И он, безусловно, был прав, выставив меня за дверь. Мое положение окончательно усложнилось, и я полностью потерял какую-либо надежду вырваться из Киргизии. И снова Господь не оставил меня. Через неделю или через две наш ректор выехал в Москву в министерство. Вместо него остался заместитель – человек более либеральный, и я решил снова попытаться. Мне повезло. Через два дня я со своим студенческим багажом уже сидел в поезде, который мчал меня в Москву.