Из России в Китай. Путь длиною в сто лет

А меня в августе 1952 года постигло большое горе – умерла мама. Я очень тяжело переживала ее кончину. Казалось, что краски вокруг поблекли: солнце светило не так ярко, синева неба словно выцвела, и листва деревьев, и цветы уже не радовали глаз. Видя мое удрученное состояние, муж предложил поменять обстановку, уехать из Пекина развеяться. И мы отправились в Дальний (Далянь). Там нас поселили на хорошенькой вилле недалеко от моря. Напротив и рядом в таких же дачных коттеджах жили высшие чины – генералы Советской армии, которая тогда еще стояла в Дальнем и Порт-Артуре. У ворот их вилл несли караул советские солдаты, а у нашей – китайские. Ночью в тишине, когда в переулке звучали чужие шаги, под окном раздавался знакомый оклик на родном русском языке: «Стой! Кто идет?» А днем, когда я выходила из дома, белобрысые часовые в пилотках с удивлением взирали на меня: как это у китайского генерала (а они принимали Ли Лисаня за генерала) европейская жена? Я с ними не разговаривала, и вряд ли им было известно, что я такая же русская, как и они, и даже с советским паспортом.

Жили мы в фешенебельном дачном районе. Неподалеку проводил отпуск и Гао Ган, к тому времени полновластный хозяин всех трех северо-восточных провинций, куда относился и город Далянь.

Море было совсем рядом, но пляж оказался отвратительным, усеянным мелкой колючей галькой, как и морское дно. И мы наладились на машине ездить купаться подальше, на маленький заливчик. Берег там круто спускался к укромному песчаному пляжику, где мы грелись на солнце, лежа на расстеленных купальных полотенцах. Часто приезжал туда и Гао Ган, но он в отличие от нас, загоравших по-простому, устраивался с комфортом, граничащим с восточной пышностью. К заливчику прибывал караван машин, выскакивала обслуга и начинала суетиться – ставить шесты, натягивать навес из одеял. В несколько минут устраивался импровизированный шатер, и в этом шатре Гао Ган возлежал на ковре и подушках, словно богдыхан, в окружении многочисленной свиты – только опахал недоставало.

Иногда по вечерам нас с Ли Лисанем приглашали на виллу к Гао Гану. Там в большом зале показывали кино, в основном советские фильмы. Мое внимание привлекли молоденькие миловидные девушки, которые неотлучно крутились возле хозяина дома. «Это медсестры», – объяснили мне. – «А зачем их так много? Хватило бы и одной», – наивно заметила я мужу, когда мы вернулись домой. Он не ответил, только многозначительно хмыкнул, что прозвучало понятнее любых слов. Я вспомнила, что при появлении любой мало-мальски привлекательной женщины глазки у Гао Гана становились масляными, а выражение их – плотоядным. Стало ясно, что обязанности девушек не ограничивались медобслуживанием.

В Даляне Гао Ган, видимо, пытался продолжать свою игру с Ли Лисанем, но тот был настороже и в целях безопасности даже прибегал к конспиративным приемам. Как рассказал позднее охранник Ли Гочжун, когда Ли Лисань писал из Даляня рабочие письма в Пекин, в Министерство труда, то направлял их не по спецканалам, как принято, а посылал Ли Гочжуна с конвертами на обычную почту. Причем на обратном адресе значилось имя Ли Гочжуна.

В 1953 году Гао Гана окончательно перевели на работу в центр, и он вошел в первую пятерку высшего эшелона власти, пользуясь, как говорили, особой любовью и доверием Мао Цзэдуна.

В столице Гао Ган, как всегда, зажил на широкую ногу. Как-то раз Ли Лисань предложил мне поехать на танцевальный вечер, который устраивался у Гао Гана дома. Мы отправились в бывший Посольский квартал Дунцзяоминсян – единственный район столицы, застроенный европейскими домами.

Гао Ган, по своей привычке, разместился в огромном особняке, принадлежавшем прежде французскому посольству. Дипломатических отношений с Францией и другими западными странами в то время у КНР не существовало, и все дома в Посольском квартале были распределены между руководящими чинами, мидовскими, военными и прочими учреждениями. Исключение составляло советское посольство, которое осталось на своем прежнем месте.