Из России в Китай. Путь длиною в сто лет

Началось очищение от «религиозной нечисти», бессмысленное разграбление храмов. Проходя как-то по улице, я увидела стремительно несущийся грузовик – из-за бортов его кузова торчали головы будд. Видимо, их везли не то на свалку, не то на сожжение. Хорошо еще, что по приказу Чжоу Эньлая были сразу выставлены войска для охраны исторических достопримечательностей, таких как императорский дворец Гугун. Иначе все памятники древней китайской культуры неминуемо бы погибли от рук молодых варваров, не отдававших себе отчета в бессмысленности своих деяний.

В нашем доме «революция» разразилась под предводительством подруги моих дочерей Сони.

Соня выросла в Германии, отец у нее – китаец, а мать – немка. Движимая патриотическим чувством, она приехала на свою этническую родину и стала работать диктором иновещания.

В доме у нас она была своим человеком. Все свободное от работы на радио время проводила в нашей семье. Ее мы все любили.

И вот в первые же дни «культурной революции» комсомолка Соня со свойственной ей решимостью и стремительностью организовала наших детей «покончить со старыми предрассудками» в доме. Дело в том, что я очень любила, да и сейчас люблю все, что связано с прикладным искусством, в том числе фарфоровые статуэтки и резные изображения китайских будд, богинь и бодхисаттв. Для меня они и по сей день являются не предметами религиозного культа, а художественными изделиями, украшающими интерьер. Но в результате налета наших доморощенных бунтарей гостиная, столовая и другие комнаты были очищены от «старой дряни», и все мои безобидные «предрассудки» перекочевали на чердак, где им было суждено пылиться долгое время. Я, честно говоря, даже обиделась на Соню за такое самоуправство. Но по мере того как развивались дальнейшие события, все это стало уже сущим пустяком.

За стенами нашего особняка бушевали более серьезные революционные страсти. Без конца ходили демонстранты с красными знаменами и лозунгами, у всех на правом рукаве были красные повязки с надписью «хунвейбин». Впереди колонны как святыню несли портрет Мао Цзэдуна, увитый красными лентами и украшенный искусственными цветами. Мне это напоминало крестный ход с иконой, который я видела в детстве в моей родной русской деревне – крестьяне шли в поле служить молебен о ниспослании дождя.

В толпе молодежи, к моему удивлению, попадались и пожилые люди. Очень важными и гордыми чувствовали себя уличные активистки-домохозяйки. На груди у них красовались неизменные атрибуты революционности – алые банты, а на рукаве те же красные повязки. Это был один из ударных батальонов, проявлявший особую бдительность, грудью стоявший на страже «культурной революции». Слова Председателя Мао, революционные лозунги и призывы фанатически наэлектризовывали всех, в том числе и зрелых людей. Революционные массовые организации вырастали повсюду как грибы после дождя, только в отличие от молодежи взрослые называли себя цзаофанями – «бунтарями». Одним из самых популярных был лозунг «Бунт – дело правое» (слова Мао Цзэдуна).

Тем летом уже и самые близкие друзья, и родственники перестали бывать у нас дома, правда, по взаимной договоренности: так было лучше для всех нас. Только Граня еще изредка заходила ко мне.

Помнится, как-то мы вместе с ней сидели в нашем уютном дворике в тени раскидистой шелковицы. Было тихо и хорошо. Вдруг за стеной, которая отгораживала нас от улицы, послышался нарастающий шум множества голосов. Из-за глухой ограды мы не могли видеть толпы, но было очевидно, что она движется с определенной целью – громить. Но кого?

Мы с Граней со страхом и любопытством приникли к ограде и через щель в неплотно прикрытых воротах увидели, что орущая толпа вливается во двор на другой стороне улицы. Тот самый, где стояли коттеджи, построенные в 40-х годах американцами. После того как американский персонал бывшей Рокфеллеровской больницы покинул Китай в начале 50-х годов, там поселились китайские врачи. Это были крупные специалисты – светила медицины. Теперь они подпали под категорию «буржуазных авторитетов» и, следовательно, под огонь хунвейбинов.

Первой моей мыслью было утешительное: «Пронесло!» Но потом я услышала звон разбиваемых стекол и посуды, треск дерева. Крушили мебель, из окон второго этажа полетели какие-то обломки, обрывки. Боже праведный, что происходит?! Настоящий погром! В голове невольно пронеслось сопоставление с погромами в фашистской Германии. Но я не решилась высказать вслух такую крамольную мысль. Мы с Граней молча сидели в своем дворике оглушенные, подавленные, примеряя на себя такую же будущность.