Из России в Китай. Путь длиною в сто лет

Мне показалось, что муж стал испытывать угрызения совести из-за того, что наша семья жила столь обеспеченно, хотя мы и не выходили за рамки положенного – Ли Лисань за этим строго следил. Детям, например, никогда не разрешалось пользоваться персональной машиной отца, а мне как жене – только в отдельных случаях. В денежном отношении то, что я зарабатывала, было значительной прибавкой к зарплате мужа – 400 юаней в месяц. По тем временам это было солидно. В «культурную революцию» наш образ жизни попал под огонь хунвейбинов: нас обвинили в том, что мы живем как буржуи – на каждого человека приходится целых 150 юаней в месяц! Но ведь наши деньги зарабатывались честным путем. Кроме оклада, никаких прочих доходов и накоплений у нас не было. Деньги тратились на питание (правда, в еде мы себе не отказывали), на то, чтобы прилично одеваться, а носильные вещи стоили совсем недешево – не то, что сейчас. И квартиру мы сами оплачивали, что составляло уже 50 юаней в месяц. Помимо прочего я прикупала кое-что для дома – Ли Лисань за это на меня ворчал, но прощал. Лишенная в молодости бытового комфорта, я старалась себя вознаградить. Деньги уходили, растворялись, поэтому хунвейбины обнаружили на нашей сберкнижке всего 200 юаней, чему никак не хотели верить.

На работе в Северном бюро ЦК Ли Лисаня неуклонно задвигали на задний план. С 1964 по 1966 год большую часть времени он проводил или в деревне, или на предприятиях. Приезжал усталый, похудевший, но общение с простыми людьми его подбадривало. В Пекине ведь было хуже: вдобавок ко всему усиливались симптомы шпиономании. Осенью 1964 года появился документ, касающийся «подозрительной деятельности» нашего хорошего знакомого Бурхана – известного политического деятеля, татарина, родившегося в Казани, а затем вернувшегося на родину своих предков в Синьцзян. Его старшая дочь Ильчан училась в советской школе вместе с Инной. Ли Лисань потребовал от дочери прервать с ней контакты. Циркулировали нехорошие разговоры о семействе Эми Сяо. Его жена Ева работала корреспонденткой телевидения ГДР, и, хотя к 1964 году ушла оттуда и даже, как и я, приняла китайское гражданство, подозрения не развеялись. Еву определили на работу в агентство «Синьхуа», но фактически она сидела дома. Муж строго наказал мне:

– Ты с ней общайся поменьше!

Я возразила:

– Ведь и о нас говорят то же самое.

Он отмолчался.

К началу 1966 года атмосфера в стране была и вовсе тревожная. Ли Лисань ходил обеспокоенный, погруженный в себя.

Изредка появлялись наши общие друзья, Чжао Сюнь и Линь Ли, – почти единственные из тех, кто раньше поддерживал с нами дружеские связи. Они закрывались в кабинете и долго о чем-то разговаривали с Ли Лисанем. Я удалялась, понимая, что речь шла о положении в партии, в которой я не состояла.

Как сейчас известно, события развивались следующим образом.

1965 год ознаменовался ожесточенной дискуссией и сокрушительной критикой в сфере литературы и искусства. Тон здесь задавала Цзян Цин, которая неожиданно вышла из тени и начала отдавать указания, размахивая пугалом под именем «Председатель Мао». Сам же Председатель постепенно, но настойчиво переводил кампанию в политическую плоскость. Вопрос был сформулирован так: «Что делать, если в ЦК проникнет ревизионизм?» Полетели первые головы: Пэн Чжэнь, Ло Жуйцин, Лу Динъи и Ян Шанкунь были объявлены «антипартийной группировкой». Особенно досталось Пэн Чжэню, которого обвинили в создании «независимого царства» в его вотчине Пекине, куда, мол, «и капля воды не могла просочиться» (имелось в виду, что он не подчинялся распоряжениям Мао Цзэдуна). С конца 1965 года разбирательство по делу «Пэн – Ло – Лу – Яна» велось негласно, но с постоянной тенденцией к расширению.

Гром грянул в мае 1966 года, когда обсуждение и осуждение «Пэн – Ло – Лу – Яна» были вынесены на расширенный пленум Политбюро. Как я потом слышала, заседание Политбюро было бурным. Не все поддерживали намерение развернуть очередную широкомасштабную кампанию. Но выступавшие Кан Шэн, Чэнь Бода, Чжан Чуньцяо давили именем Мао Цзэдуна, который сам, однако, на пленуме не присутствовал. Самым рьяным сторонником Мао выступил Линь Бяо. Забыв обо всех своих настоящих или мнимых болезнях, он разразился патетической речью, пугая присутствующих полчищами «затаившихся врагов» и возможностью coup d’etat (государственного переворота). Линь Бяо, сместивший Пэн Дэхуая с поста министра обороны и прославившийся созданием и распространением «красной книжечки» – цитатника Мао, с этого момента стремительно взлетел на самую вершину китайского политического олимпа.

Пэн Чженю на пленуме припомнили в том числе и его старые «грехи» 1946 года, когда он разошелся с Линь Бяо в вопросе военной стратегии и тактики на Северо-Востоке. Теперь эти расхождения во мнениях именовались «антипартийным выступлением». Ли Лисань с горечью сказал мне, что его старый приятель Ли Фучунь не упустил случая ввернуть словечко: «А Пэн Чженя тогда поддержал Ли Лисань, да еще как поддержал!»