Из России в Китай. Путь длиною в сто лет

– Да брось ты нам зубы заговаривать! Ясно – это радиопередатчик, которым Ли Ша пользуется для связи с Советским Союзом.

– Какая Ли Ша! Это я им пользуюсь. Ли Ша и на кухне-то мало бывает.

– А ты можешь поклясться, что Ли Ша к нему не прикасается?

– Да, конечно. Она вообще не знает, как с этой штучкой обращаться.

Честнейший Люй-шифу поручился за меня головой, и цзаофани отвязались. Но попавший под подозрение миксер подвергся тщательному осмотру и был увезен для дальнейшего исследования.

Вещей в этот раз взяли мало, но дом был весь изуродован. Цзаофани на прощание принялись яростно малевать мелом и тушью на шкафах, столах, посуде. Я молча смотрела на угрожающие и смешные надписи: «Изжарить в масле советских шпионов Ли Лисаня и Ли Ша!», «Переломать им собачьи ноги!». Но когда бунтари схватились за кисть и стали тушью выводить огромные иероглифы на стенах и зеркалах, то я не выдержала и подала голос:

– Зачем же государственное имущество портить! Ведь придется делать ремонт!

На что последовал ответ:

– А тебе какое дело! Все равно в этом доме ты жить больше не будешь!

– Не я, так другие будут жить, – я уже завелась и готова была грудью встать на защиту дома, но Люй-шифу оттащил меня:

– Ладно, ладно, Лиза, все равно ты с ними не сладишь!

Бунтари оказались прозорливцами: в этом доме вскоре никого не осталось. Он простоял много лет заколоченным, а потом его и вовсе снесли, потому что он не понравился какому-то министру, которому в конце 70-х годов предложили его занять. На месте нашего уютного особняка построили уродливую скучную домину и даже сад вырубили и залили бетоном, чтобы «не было комаров».

Вслед за этим обыском мы стали затворниками поневоле. «Пункт связи для борьбы с Ли Лисанем» направил стражей в наш дом, чтобы отрезать нас от внешнего мира. Нам с мужем запретили выходить за ворота, телефон в доме сняли, оставили только в проходной, где денно и нощно несли дежурство хунвейбины.

Наш старичок-консьерж оказался не у дел, ему разрешали только подметать двор.

Досаждало постоянное присутствие посторонних людей, их настороженные взгляды. Одному хунвейбину – студенту с факультета русского языка из нашего института – вменялось в обязанность заниматься моим политическим воспитанием. Каждое утро он приходил с цитатником Мао, садился, и мы начинали читать вслух указания великого вождя на русском языке. Другой хунвейбин занимался тем же делом на китайском языке в спальне у Ли Лисаня, не давая ему покоя.

Некоторым утешением служило то, что обслуживающий персонал нас не покидал, не поднимал против нас бунта, как это происходило у многих ответработников. Простые, честные люди, они и вели себя по-честному. Работящая аккуратистка, горничная Сяо Ху по-прежнему прибирала дом, накрывала на стол. Люй-шифу все так же готовил еду, правда, уже не осмеливался баловать нас тортами и разносолами. Он, видимо, беспокоился за меня и как-то сказал:

– Лиза, ты бы, пока сидишь без дела, поучилась у меня готовить. Я тебя всему научу. Мало ли как там дальше сложится!

– А что, ты от нас уходить собрался?

– Я-то сам не уйду. А если вдруг мне прикажут уйти, я же не смогу остаться.

Я понимала, что должна быть к этому готова, но это была еще не самая страшная угроза. Как стало известно позднее, 16 мая 1967 года Мао Цзэдун в беседе с Кан Шэном вспомнил о Ли Лисане, сказав: «Ли Лисань, Цюй Цюбо, Ван Мин – все они выступали против меня, ругали, что я правый уклонист, что, мол, в горной глубинке марксизма-ленинизма быть не может. Они один левее другого». Кан Шэн понял, что у него развязаны руки. На следующем совещании Комитета по делам культурной революции он заявил:

– Не думайте, что Ли Лисань – «дохлый тигр», ведь тигр и подохнув может пугать людей. Подпустите-ка ему огня, подпалите как следует.

С этого все и пошло – выступление Ци Бэньюя и дальнейшее нагнетение событий.

Подчас при тяжелом стечении обстоятельств даже человек с твердым характером может сломаться. Так случилось и с Ли Лисанем. Обессиленный физически, он стал заметно сдавать, падать духом. Как-то раз у него вырвались слова:

– Знаешь, Лиза, я, наверное, стану жертвой «культурной революции».

В голосе у него слышались горечь и какая-то обреченность, покорность судьбе. Все это было так несвойственно для него, волевого, мужественного человека! Похожая на жалость острая боль сжала мне сердце, но слов утешения я не нашла – все они были бы ложью.

Трагическая развязка неумолимо приближалась, хотя точный день ее нам не дано было знать.

Последнее расставание

Но вот наступил понедельник, 19 июня 1967 года. С утра в доме стояла непривычная тишина, никто из вопрошателей хунвейбинов в тот день почему-то не появлялся. Совершенно обессиленный, Ли Лисань лежал у себя в постели. Последнее время он ничего не ел, кроме хлеба, размоченного в воде, в лучшем случае – в бульоне. Он так ослаб, так потерял в весе, что от него осталась только слабая тень. Было мучительно больно смотреть на него, прежде такого бодрого, хорошо выглядевшего человека, которому никто не давал его возраста.