Из России в Китай. Путь длиною в сто лет

Меня повели по тюремной улочке, по обеим сторонам которой за глухими стенами стояли трехэтажные здания с зарешеченными окнами. Мой сопровождающий – при нем не было оружия – открыл ключом калитку, и мы оказались во внутреннем дворе. Поднявшись по лестнице, пролеты которой были затянуты металлической сеткой, вступили в широкий и довольно светлый коридор. Слева были окна, а справа двери камер. Надзиратель отомкнул огромный висячий замок и открыл деревянную дверь. За ней была еще другая – решетчатая чугунная. Надзиратель ввел меня в камеру и сообщил:

– Теперь у тебя не будет имени и фамилии, а только номер. Запомни, номер семьдесят семь.

Затем стал вразумлять меня, что можно делать в камере, чего нельзя. «Нельзя» было множество. Скажем, в дневные часы на топчане можно было только сидеть, но не лежать – послеобеденного отдыха не полагалось. Нельзя было кричать и петь, разрисовывать стены, ковырять их, ломать что-либо в камере и так далее и тому подобное. Последние запреты меня немало удивили.

«Да разве взрослый человек и без того не знает, что этого делать нельзя? Или этим занимались уголовники?» – пронеслось у меня в голове. Я тогда еще не знала, что никакими уголовниками здесь и не пахло.

Закончив наставления, надзиратель громыхнул чугунной дверью и удалился. Скрип замка прозвучал заключительным аккордом моей прошлой жизни. Я осталась одна в полнейшей тишине. Ни из-за окна, ни из-за двери не доносилось никаких звуков. Как это ни странно, в первый момент я даже почувствовала облегчение, мои постоянно натянутые нервы расслабились. И мысль, что эти толстые тюремные стены надежно защитят меня от орущих хунвейбинов, действовала успокаивающе.

Оглядела свое новое пристанище: высокий потолок, побеленные известью стены, уже начинающие чернеть от времени. Высоко, под самым потолком, довольно большое окно с чугунной решеткой. В углу рядом с дверью отгороженное стеной место – туалет с унитазом без стульчака и крошечный умывальник. Кроме топчана со свернутым одеялом и матрасиком, ничего больше нет. В двери снизу еще маленькая дверца, запирающаяся снаружи. Для чего она? Очень скоро я это узнала.

Спустя немного времени нижняя дверца отворилась, и невидимая рука просунула миску с пампушками. Но к еде я не притронулась, и ее унесли. Потом, когда у меня не раз подводило живот от голода, я вспоминала эти пампушки с начинкой из зеленого лука и сокрушалась, зачем я тогда беспечно отказалась.

До отбоя было еще далеко. Я села на топчан и задумалась, пытаясь найти объяснение тому, почему я оказалась в этих четырех стенах. Мысли были на удивление наивными и глупыми: «Боже мой, что теперь обо мне подумают муж, дочери, друзья? Вот, скажут, какой она оказалась негодяйкой!»

И мне становилось невыносимо тяжело и стыдно. Я и не предполагала, что и дочери, и почти все мои друзья тоже будут сидеть практически в одном со мной здании.

Наступила ночь. Сигнал отбоя. Я улеглась на свое жесткое ложе. Под потолком продолжала гореть лампочка, хотя и тусклая, но с непривычки мешавшая заснуть. К тому же разрешалось лежать только на спине или лицом к двери, где был глазок, в который поминутно заглядывал солдат, бесшумно скользящий взад-вперед, как маятник, по коридору.

Почти всю ночь я не сомкнула глаз. Рано утром прозвенел звонок, оповещавший о подъеме. Пришлось подойти к двери и присесть на корточки, чтобы взять еду. Почти машинально проглотила миску жидкой каши и сжевала кукурузную пампушку. Позднее, когда до моего сознания дошло, что и Ли Лисань наверняка арестован, я представила его сидящим на корточках перед чугунной решеткой в ожидании кормежки, и сердце резанула мучительная боль. «Неужели ему на старости лет, с подорванным здоровьем приходится переносить такое унижение! За что?!» При таких мыслях у меня слезы на глаза наворачивались.

И еще думалось: «Как он спит в камере? Ведь свет не гасят даже ночью. А он совсем не может заснуть при свете!»

Дело «советских шпионов»

День шел за днем, а меня все не вызывали на допрос. Это меня удивляло, но вместе с тем и радовало, потому что вселяло надежду на благополучный исход. Хожу по камере, отсчитывая шаги, – в длину одиннадцать, в ширину пять – и строю воздушные замки: вот дверь распахивается, я на свободе. Все подозрения сняты, и мы опять все вместе. В мечтах уношусь далеко вперед, радужными красками расцвечивая жизнь – мою с мужем и наших детей: девочки выходят замуж, мы с Ли Мином нянчим внуков…

Но увы! После первого же допроса карточный домик моих надежд рухнул.

Недели через две вдруг со скрежетом раскрылась дверь, и вошедший надзиратель сурово произнес:

– На допрос!