Из России в Китай. Путь длиною в сто лет

В тот вечер перед окончанием работы Ли Мина неожиданно вызвал Кан Шэн и сказал, что необходимо срочно отправить два письма в Париж, а точный адрес он не помнит. Ли Мин в его присутствии надписал адреса на конвертах, запечатал, и Кан Шэн попросил передать их в экспедицию. Отправкой писем в редакции газеты занимался Юй Синчао, но в тот поздний час он уже ушел домой. Ли Мин решил вернуть письма Кан Шэну, но и его на месте уже не было. Зная, что в отправляемых легально по почте письмах, как правило, не бывало ничего особо секретного, Ли Мин положил их к себе в портфель, предполагая передать Юй Синчао на следующий день. И вот тут случилась странная кража на вокзале.

* * *

Заявив немедленно в милицию, Ли Мин бросился в «Люкс», где нашел Кан Шэна. Тот, скривив лицо, сказал суровым голосом:

– Это очень серьезное дело. Возможно, происки японских шпионов, стремящихся узнать секреты Коминтерна. Надо немедленно сообщить в НКВД.

Обращение в НКВД придавало крайне тревожный оборот делу, но Ли Мин об этом промолчал, видимо, не желая беспокоить меня. Я знала, что, будучи рассеянным человеком, он часто что-то терял: кашне, галоши, перчатки. А в начале 1936 года, незадолго до нашей свадьбы, как-то раз забыл все тот же злосчастный портфель в столовой издательства, но тогда пропажу быстро нашли, и к тому же никаких бумаг внутри не было. Ли Мину сделали выговор по работе, и тем обошлось. Но в этот раз события накручивались, как в детективе.

Через пару дней Чжан Бао, сидя в электричке, почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Обернувшись, увидел незнакомца, который подошел к нему и спросил: – Вы работаете в издательстве «Иностранный рабочий»? – Да. А что? – Вы ведь пару дней назад потеряли портфель?

– Это не я, а мой коллега.

– Вот и хорошо. Передайте ему, что портфель на платформе подобрала моя соседка и сдала в привокзальную милицию.

Получив портфель на Казанском вокзале, Ли Мин помчался в «Люкс». Все в портфеле было в целости-сохранности, ни одна бумажка не пропала (кроме писем, там было еще удостоверение члена Союза издательских работников) – так заверил меня Ли Мин. Кан Шэн лично проверил содержимое портфеля, осмотрел конверты. Ли Мин предложил отправить их на экспертизу, чтобы удостовериться, что письма остались нетронутыми. Кан Шэн отказался:

– Это ни к чему – и так видно. Да и вообще там ничего секретного нет.

Так он сказал Ли Мину, но прилюдно повел себя по-другому.

От Ли Мина потребовали подробного письменного объяснения произошедшего. И этим дело не кончилось: Ван Мин и Кан Шэн стали его «прорабатывать» на собраниях китайской делегации, приставали с вопросами:

– Почему ты сначала заявил, что портфель украли? Он же сейчас нашелся – значит, ты сам его потерял, утратил бдительность.

Ли Мин подал письменное обращение в китайскую делегацию, просил серьезно разобраться в этой истории, подчеркивал, что все здесь не так просто. Но Ван Мин с Кан Шэном не пожелали ни побеседовать с женщиной, нашедшей портфель, ни потребовать проведения специального расследования обстоятельств. Их интересовало другое.

На собрании делегации Ли Мина обвинили в том, что он пытался обмануть партийную организацию, что собирался доверить отправку писем такому «ненадежному человеку», как Юй Синчао. А затем Ван Мин вообще направил критику в другую сторону, припомнив прошлое и заявив, что в свое время партийный комитет провинции Цзянсу[53] в течение девяти месяцев не подавал финансовых отчетов и Ли Лисань как тогдашний руководитель ЦК, «бюрократический политикан», несет за это ответственность. «Нет сомнений, что он присвоил себе партийные деньги», – публично объявил Ван Мин. Читая протокол этого собрания и столкнувшись с таким беспардонным ошельмованием, я была потрясена – невольно всплывали ассоциации с хунвейбинскими[54] «собраниями борьбы» времен «культурной революции».

Ван Мин и Кан Шэн предложили снять Ли Мина со всех занимаемых должностей, другие члены китайской делегации воспротивились. Однако за спиной Ли Мина была состряпана докладная записка в отдел кадров Коминтерна, как известно, тесно связанный с НКВД.

Через год все тот же злосчастный портфель фигурировал на допросах в тюрьме.

Той поздней осенью 1937 года я обратила внимание, вернее, сердцем почувствовала, что Ли Мин сильно озабочен, что на душе у него словно камень давит – чем-то он со мной не хочет или, скорее всего, не может поделиться. Он стал крайне раздражительным, вспыльчивым. Помнится, когда он приболел, слег с температурой в постель, я принесла ему аспирин и какие-то еще таблетки, а он в сердцах швырнул мне их в лицо со словами:

– Чего ты мне даешь? Какой от них прок?!

Я была обижена, однако, понимая его состояние, сдержалась и приставать к нему с вопросами не стала, хотя смутное беспокойство снова охватило меня.