И действительно после окончания института я сидела дома без дела. С дипломом отличницы, который портила только одна четверка – по истории языка. При распределении мне дали направление в среднюю школу учительницей французского языка. Но податься было некуда: все школы, все вузы уже не функционировали, а готовились к эвакуации. Я с радостью пошла бы работать на какую-нибудь фабрику, сочла бы за честь стать рабочим человеком в те грозные времена. Но остававшиеся в Москве заводы и фабрики переключались на выпуск военной продукции, и я знала, что любая попытка поступить туда на работу будет напрасной. Такое со мной уже случалось: еще накануне получения диплома я попробовала устроиться в Военный институт иностранных языков преподавательницей, но получила категорический отказ. Причина – муж-иностранец, к тому же побывавший в тюрьме.
И я решила ехать в эвакуацию в расчете на то, что там не придется сидеть сложа руки. Со мной поехали мама и невестка Мария с пятилетним сыном Толей. Оставаться в городе с ребенком становилось опасным, и Володя настаивал: «Уезжайте и вы!»
В начале августа семьи сотрудников издательства погрузили в товарный вагон – пассажирских уже не хватало – и повезли в Горьковскую область. В городе Горьком (теперь снова Нижний Новгород) нас пересадили на пароход, и мы поплыли вниз по течению. Через несколько часов пароход причалил к пристани Васильсурск. Здесь небольшая речка Сура впадает в Волгу. Затем нас отвезли в деревню Малый Воротынец и расселили по избам колхозников.
В деревне к тому времени было уже мало мужчин – все ушли на фронт. Нам довелось быть свидетелями проводов последних призывников. Провожали их без фанфар и ликующих возгласов. Все было по-житейски обыденно и просто. Призывники уходили строем. Женщины по деревенскому обыкновению громко голосили и причитали, долго бежали следом. Падали на землю, в дорожную пыль, но продолжали судорожно цепляться за уходивших, словно надеялись их удержать. Такое можно было понять: прощались с кормильцем семьи, и кто мог сказать, вернется ли он с этой жестокой войны! Смотреть на это было мучительно больно.
Нас четверых поселили в избе у одинокой пожилой женщины. Она была человеком запасливым: в сенях на балке у нее висел большой мешок со спичками, а в кухне за русской печкой стоял такой же мешок с солью. Там же хранились и запасы мыла. К нам хозяйка не испытывала особого расположения, и мы часто ловили ее косой, недружелюбный взгляд. Чувствовали себя непрошеными гостями и старались держаться тише воды, ниже травы. Вот что означало в военные годы быть «эвакуированным». Теперь таких людей называют просто беженцами.
Нужно было зарабатывать на жизнь. В колхозе началась уборка хлебов, рабочих рук не хватало. Мы с Марией стали с раннего утра ходить в поле. Пшеницу косили жнейкой, она ложилась в валки, а мы шли следом и вязали снопы. Умелые руки Марии, выросшей в деревне, ловко справлялись с этим делом. А мне, горожанке, приходилось тяжело. Мария перевыполняла дневную норму, успевая связать триста снопов, а я не дотягивала и до двухсот. Уставала страшно – болели руки, ломило поясницу. И как же было приятно, когда можно было передохнуть, усевшись в тени сложенной из снопов копны, и утолить голод куском черного хлеба с солью и свежим огурцом. Но самой тяжелой работой была уборка льна. Про эту работу здесь говорят «брать лен». Лен глубоко и крепко вгрызается корнями в землю – ухватившись голыми руками за грубый стебель, надо было изо всех сил тянуть растение из земли. После такой работы на ладонях вздувались кровавые волдыри.
Так и прошел август – на полевых работах. А что делать потом? Вчетвером на какие деньги жить? Я колебалась, не зная, на что решиться дальше. Ли Мин присылал открытки и каждый раз подчеркивал необходимость устроиться на работу. Я ему отвечала:
Но перед самым началом нового учебного года я нашла работу преподавателя, причем по специальности (это было единственное место во всем районе). Пошла в районный отдел народного образования предложить свои услуги в качестве преподавателя французского языка. Посмотрели мой диплом: