Из России в Китай. Путь длиною в сто лет

«Конечно, я хочу быть вместе с тобою, но целый ряд обстоятельств заставляет меня колебаться. Во-первых, в Васильсурске несомненно спокойнее, чем в Москве. Во-вторых, в Москве тебе будет трудно найти работу, а без работы ты не можешь сидеть. В-третьих, мой вопрос хотя решен, пока никуда не поеду, но все-таки это “пока”, т. к. в такое время я должен быть готов каждую минуту пойти на любую работу, куда меня посылают. Лизочка, моя милая, я действительно не знаю, что делать, по крайней мере, я не могу требовать от тебя такой жертвы».

Эти увещевания меня прямо-таки вывели из себя, и я написала злое письмо:

«В предыдущем письме ты мне разными способами доказывал и “во-первых”, и “во-вторых” нецелесообразность моего приезда, что меня очень огорчило. Мне в тот момент очень хотелось, чтобы ты меня всячески поддержал в моем намерении, – но нет, ты все колебался, но я все-таки сделала уже очень многое. С большим трудом я приближалась уже к желанной цели – меня уже почти совсем отпустили.

Нужно было только чуточку “нажать”, что называется. И вдруг утром рано получаю телеграмму: “Не приезжай!”

(…) Вообще о моей жизни здесь у тебя такие же представления, как у новорожденного ребенка. Это не упрек, не обижайся, пожалуйста!

Настроение у меня скверное, хочется плакать и, пожалуй, поругаться с тобой. Вот видишь, мой милый Мин, мой скверный характер дает все еще себя знать: ты сам подумай, если я сейчас не уехала, через месяц-полтора встанет Волга, и мы окажемся отрезанными и замурованными в нашем “медвежьем углу” – это до весны!»

Я мысленно ругала Ли Мина за нерешительность: «приезжай», «не приезжай», «решай сама», «я колеблюсь» и прочее в таком роде. Эта «волынка», как я ее называла, была мне очень неприятна, потому что, исходя из женской логики, я расценивала поведение мужа как отсутствие большого желания меня увидеть. Но была в корне неправа.

Военные сводки становились все более неутешительными. Каждый день утром, включая радио, мы слышали сообщения о городах и селах, оставленных врагу. Вся эта трагическая информация была, конечно, тщательно отфильтрована и дозирована. В столице ходило гораздо больше слухов и разговоров, усиливавших беспокойство и колебания Ли Мина, который не мог писать мне обо всем, но и не хотел подвергать меня опасности – ведь было непонятно, что станет с Москвой.

30 сентября началось мощное наступление немцев на Москву. Вот тогда-то, 1 октября, я получила срочную телеграмму от мужа с категорическим «Не приезжай!»

К середине октября фашистские войска оказались уже на ближних подступах к столице.

16 октября – эта злосчастная дата запечатлелась в памяти москвичей. В тот день по радио было объявлено, что немцы прорвали оборону и устремились в образовавшуюся брешь. В городе поднялась паника, началось беспорядочное бегство. Выезжали все, кто мог, – и учреждения, и горожане. Поезда брали с боя. Этот день в народе окрестили днем «великого драпа».

Был отдан приказ и об эвакуации издательства, в котором работал Ли Мин. Срочно собрали сотрудников и членов их семей и пешим ходом отправили на Казанский вокзал грузиться в эшелон. Там царил такой же хаос, как и на всех столичных вокзалах. Давка стояла невероятная. Пожалуй, только китайская секция проявила организованность и дисциплинированность, свойственную китайцам. Они не только сами загрузились в полном порядке, но и помогали пробиваться в вагоны детям и старикам.