Из тупика

– Не разводи баланду, и без того тошно, – сказал Спиридонов, поворачиваясь к вагону. – Умей помереть, Харченко, чтобы мы тут с тобой не возжались… У нас нет времени!

– Товарищи! – зарыдал Харченко. – Кого стрелять будете? Комиссара стрелять, да? Да я ж сын народа… кровью своей… Ежели не верите, любого с «Аскольда» спросите.

– А где «Аскольд»?

– Увели его проклятые интервенты… увели союзники!

– Союзники… – грубо выругался Спиридонов. – Какой ты для нас комиссар? Ты – шлюха продажная, тебя кто хотел, тот и ставил раком на любом перекрестке.

– Послушайте, уважаемый! – раздался голос Эллена. – А мне что, так и стоять тут, выслушивая эту ахинею?

Грянул выстрел.

Это Небольсин выстрелил в Эллена – в упор.

– Брось! – гаркнул Спиридонов.

Эллен стоял – как ни в чем не бывало, только синева обозначилась под его глазами – резко-резко.

– Плохо стреляешь, Аркашка! – сказал он с язвой.

Спиридонов вырвал из пальцев Небольсина браунинг, когда-то подаренный на дружбу; рука уже вздернулась, чтобы дать (опять-таки по дружбе) хорошего леща.

– Ну, Константиныч, – сказал в гневе, – другому я такого самоуправства не простил бы… Только из уважения к тебе. Уйди от греха. И никогда не лезь в мое дело, как я в твое не совался!

Небольсин, качаясь, поднялся в вагон. Остановившись на площадке, он злобно выкрикнул в сторону поручика Эллена:

– Правда – на моей стороне! А я тебе предрек: ты будешь мертвым… ты будешь мертвым, подлец! За всех тех мертвых, которые сейчас лежат вдоль дороги…

На снегу совсем замирал Харченко: трусил.

– Харченко, умей помереть, – повторил ему Спиридонов. Харченко не умел помереть. Дело даже не в пуле. Пуля – дура, это верно. Дело в том, как ты встречаешь свою последнюю пулю. Харченко слопал ее, стоя на коленях…

– Готов? – спросил Спиридонов. – Проверьте.

– Готов, – ответил боец, заглянув в лицо убитого.

– Ну и порядок. – Спиридонов стал подниматься в вагон. В этот момент Эллен спросил у охранявших его:

– Этот, который вами командует… такой молодой, такой красивый… Это и есть знаменитый товарищ Спиридонов?

– Да, – ответили ему, – это и есть товарищ Спиридонов.

– Ну, хорошо… – И лицо Эллена скривилось, как от боли.

Спиридонов уже ступил на последнюю подножку.

– Получай! – выкрикнул Эллен.

Из кармана его шинели взметнулось пламя и веселой змейкой пробежало поверху, до самого воротника, обжигая ворс ткани. Иван Дмитриевич охнул, пальцы его сорвались с поручней, и чекист рухнул обратно – спиной в снег. Он был жив, глаза его глядели осмысленно. Он пытался сесть и вдруг закричал от боли.

– Нет, нет! – говорил он бойцам, подбегавшим отовсюду. – Не бойтесь: я жив… Но… Где он? Не убивайте его, это не наше дело… Я живой! Я буду жить…

– Не вздумайте останавливаться из-за меня, – говорил Иван Дмитриевич, кусая губы. – Только вперед, нас ждет Мурманск!

Фельдшер окровавленным корнцангом доставал пулю из тела.

– Дело плохо. Только Петрозаводск, только Петроград…

– Только Мурманск! – отвечал Спиридонов.

Под колесами бронелетучки громыхали последние версты.

– Поднесите меня к окну, – просил Иван Дмитриевич. – Я так хочу увидеть этот город… Два года… болота… голод…

Вдалеке – за сопками – сверкнула желтая искорка.

– Что это? – спросил он.

– Кола, – ответил ему Небольсин. – Лежи, это – Кола…

Разом взревели паровозы, защелкали за окном вагоны. Аркадий Константинович пальцем смахнул набежавшую слезу.

– Чего плачешь, инженер? Я-то ведь не плачу…

– Можешь заплакать и ты. Мы… в Мурманске!

* * *

Но еще долго катили через пересечку путей, над стыками стрелок, дружески переводимых на свободную линию. Толпились бойцы на площадках и переходах, чтобы первыми, первыми, первыми… Вдоль перрона бежали люди, кричащие буйно, восторженно.

И вот – остановились…

На «фундамент» будущего Мурманска, крытый мохом и снегом, высаживались бойцы Спиридонова. С эсминца «Лейтенант Юрасовский» шарахнула носовая, салютуя бронепоезду, как корабль кораблю, приплывшему издалека. Флаги текли в раскачке шагов, ломили люди через рельсы, мимо бараков, топча колючие букеты проволоки.

Стихийный митинг возник как-то сразу, кого-то качали с распущенными обмотками, и длинные обмотки крутил ветер. Шапки, фуражки, бескозырки порхали над белизной, под синевой. Выше, выше!

Небольсин побыл на митинге, его даже заставили выступить.

– У меня нет сегодня настроения говорить, – сказал он, узнавая в толпе знакомые лица. – Я буду краток: воссоздавать разрушенное теперь не имеет смысла. Не говорите мне больше: тупик. Тупик навсегда кончился – рельсы обрываются в океан, и корабли подхватывают то, что доставили паровозы… Мы с вами стоим сейчас на самом краю потрясенной России. Наше плечо – правое плечо всей России. А воссоздавать разрушенное не следует… Надо строить все заново, – закончил Небольсин. – Именно с таким настроением я и прибыл сюда. Как представитель самой древней в мире профессии – профессии строителя! Время бараков и вагонов – к черту! Пусть будут дома с широкими окнами… Почему? Да потому, что надо ловить солнечный свет в этом темном краю!

И спрыгнул с трибуны…