Из жизни читательницы

В связи с этим проблема «подай-принеси» и «вынь да положь» теряла всякую актуальность. И потому варить кофе с пенкой-шапочкой было по большому счету то же самое, что обдумывать содержание второго номера «Литературного цеха» или, узнав, что Сам уехал в Москву, пока что понемногу начинать собирать вторую рукопись. И всем этим я занималась хотя и неумело, но с азартом.

Вещи в квартире Валерия постепенно признали мою власть и смирились. Стулья дисциплинированно стояли вокруг стола. Пиджаки и рубашки послушно висели в шкафу. В кухне тарелки солидно поблескивали в сушке, а кастрюли – на плите. И даже пишущая машинка на столе, освобожденная от завала ненужных бумаг, дружелюбно скалилась желтоватыми клавишами.

Он по-прежнему ревниво таил от меня свои новые наброски, но иногда, не удержавшись, принимался развивать вслух наиболее соблазнительные из творческих проектов. В частности, он не считал абсурдной мысль о продолжении «Премьеры» – разумеется, на совершенно другом уровне, уровне накопленного профессионализма. Он даже всерьез подумывал о том, не оживить ли сюжет элементами мистики! Любопытство распирало меня. Я приставала к нему, упрашивая хотя бы попробовать. Однако дальше разговоров дело не шло. Мой Мастер, как выяснилось, был нерешителен до боязливости. Он постоянно чего-нибудь опасался: то смешения жанров, то искажения стиля. И к тому же никак не мог попасть в нужную интонацию.

– Интонация в прозе – это все! – провозглашал он, кружа по комнате и натыкаясь на стулья. – Неверная интонация, если хочешь знать, убьет любой сюжет! Исказит весь образный строй до неузнаваемости! И твоего Прохора, кстати, тоже. Он будет совершенно другим! – предостерегал Валерий.

– Естественно! – бесстрашно пожимала я плечами. – Как-никак четверть века пробежала! Выходит, ему уже почти полтинник. Самое время для юноши повзрослеть! А в мистику, кстати, верят очень многие. Вот недавно была статья академика... Орлова, кажется, или Федорова, ну, ты знаешь, знаменитый физик! И он совершенно серьезно сказал – очень многие ученые не отрицают возможности существования высшего разума! М-м? Что это, по-твоему, означает?!

– Ну-у, кто знает... В принципе попытаться, конечно, можно... Особенно если ты не поленишься сварить кофе...

Так что все-таки выходило, что судьба Прохора некоторым образом зависит от меня! Пенка на кофе всходила с мягким шипением. Романтическое благоухание разливалось по комнате.

Моя же комната в родительском доме с некоторых пор смотрела на меня без упрека, но с кротким удивлением. Она как-то враз постарела и перестала двигаться. И бывать там подолгу становилось мне тягостно. Неужели такой была и моя прежняя жизнь – тягостной и тоскливой?

Единственным обязательным ежедневным занятием Валерия была гимнастика. Правда, занимался ею он опять-таки неорганизованно: то утром, то перед обедом, а то и ближе к ночи. Комплекс упражнений также варьировался: от элементарной школьной разминки до йоговских поз лотоса и змеи и балетных растяжек. Неизменным было одно – после гимнастики Валерий любил поговорить, как будто физическое напряжение высвобождало в нем поток мыслей и воспоминаний.

– Выходит, твоя вторая жизнь началась с «Премьеры полета»?

– С «Премьеры»? – Он приостановился в удивлении, а потом снова пустился вприсядку. – Не-ет, «Премьера» – это из другой оперы! Еще до Славки. Когда я в некотором роде готовился к смерти. Прикованный к креслу, подводил итоги. Прощался. И вот решил оставить кусочек своей жизни на память человечеству!

Он уселся в кресло, сложил руки на груди, вздохнул. Лицо его было грустным и немного удивленным – словно самому не верилось в свои же воспоминания.

– Написал Славке, завещал издать... Кстати, там все подлинное – и балерина, и стихи, и мысли! Изменил только имена и свою должность, а в остальном – голый пересказ. Я ведь практически ничего не умел, прозой тогда вообще не занимался. Ни развитого сюжета, ни композиции, нигде даже параллельного монтажа... А Славка, молоток, в конце концов добился-таки, чтоб издали! Такую... ох! Индийский фильм! Сопли и вопли! – Он засмеялся и покрутил головой.

Может быть, он набивался на комплимент? Все-таки я знала его совсем недолго... Да, но книгу-то я читала почти тридцать лет! Я растерялась, потом рассердилась:

– Нет, но... да ничего подобного! Есть там все, что надо! И как раз очень хорошо, что безо всякого параллельного монтажа! Безыскусно и искренне... а искренность, кстати, – мера искусства! Это, между прочим, сказал кто-то из великих!

В пылу беседы я тоже принялась расхаживать по комнате и размахивать руками. Он на ходу подхватил мою руку, звучно чмокнул, подмигнул:

– Бесценно уже то, что эта искренность привлекла внимание одной читательницы... Вообще-то скажу по секрету: писать о себе совсем нетрудно! Сказал же кто-то – каждый человек мог бы написать о себе хотя бы одну книгу, только пишут ее далеко не все. А писателя-профессионала делает вторая книга.

– Так значит, ты напишешь продолжение? Это точно?! – Я недоверчиво вглядывалась в его лицо.