Из жизни и фантазии

Да и прокурор Зеленин, просвещенный человек, с красивыми бакенбардами, любивший рассказывать анекдоты о том, как один бедный молодой человек добивался взаимной любви от какой-то княжны и, наконец, сорвал цвет наслаждения…

«Вот знаете каков», восторженно говорил прокурор, потирая руки от удовольствия; в суде же он чаще всего говорил о красном петухе, которого выпускал из-за угла какой-нибудь злоумышленник в мирной обломовке…

Во всех других отношениях Зеленин чрезвычайно походил на других людей, за исключением разве того, что чрезвычайно нравился дамам.

Так вот этот Иван Ник. Зеленин получил намедни замечательное письмо из монастыря Законоспаской Пустыни, от одного монаха священника, который, овдовев, посвятил свою душу Богу…

«Раб Божий, отрекшийся от Мира, решаюсь выступить перед Вашим Превосходительством с этой жалобой во имя благочестия, без которого погибнет род человеческий… Прямо перейду к описанию событий, приводящих в трепет сердце и в смятение душу.

Был у нас Степан Аркадьев Пеньков! Злобный дух в образе человека! Он овечкою к нам явился, кроткий. Пришел в церковь Успения Владычицы Божией Матери, и молился, и плакал, глядя на иконы и воздевая руки к царским дверям. Потом явился, мрачный, к отцу Игумену, кроткому Старцу и сказал: „в вашем храме отдохну я от тяжести мира; в лице же твоем, Отче, вижу я черты родного отца моего“. И залился слезами, и обнял отца игумена… „Прими меня под сень твою, блудного сына, бескровного“, говорил он.

Кроткий Серафим, принимая слова за дела, возвел его в чин послушника, приказав отвести ему отдельную келью и одеть в монашеское одеяние, прибавив, чтобы от полуношницы, как человека изнеженного образованием, освободили. Смотрим, благочестивый юноша перед нами. Идя в церковь, глядит на небо и молится на коленях; в храме на клиросе поет, читает апостол, хотя и неопытным голосом, но с ревностью великой и льет слезы, глядя на икону Спасителя… Так докладывали мне монахи певчие… Дивились мы диву и сердцем радовались… Является из кельи на трапезу, читает в слух жития Угодников Божиих по чину, пока братия пищей укрепляет себя. Ласково говорит с иноками. Послушник, взятый из народа, спрашивает его, испытывая: „кругла ли земля?“

Он ему в ответ, воздевая руки к небу и глядя на храмы Божии: „Взгляни, брат Иван, и на солнце, на луну, не круглы ли оне у Бога“.

— Круглы, отвечает простодушный Иван.

— Отчего бы и земле, брат мой, не быть круглой за одно, раз солнце и луна круглы…

— Вот разве, за одно то, ответил инок, обольщенный словами искусителя… змеею сладкоречия и начинает проповедывать братии, что земля кругла, потому что у Бога, и солнце, и луна круглы…

Все восхищены лжемудростью Пенькова и школу дали ему… он учит детей, о Боже! О Боже! Первый раз подобное видел я в жизни, и вот пишу…

— Дети, говорит он, слушайте истину, Адама и Евы не бывало никогда, ни рая на Тигре и Евфрате, ни четырех рек священных, в разные стороны протекающих… От обезьяны происходят люди…

Боже мой! Боже мой! Какая ересь, как назвать ее! Ваше превосходительство! В пустыне Благочестия раздалось Богохульственное Слово; что должны чувствовать мы, смиренные иноки: в тихой обители слезы проливаем… нам Бог защита и гражданская власть»…

Такое красноречивое письмо получил Зеленин. Конечно, сейчас же принял меры…

Взглянув в зеркало, поправив бакенбарды, и, найдя все прекрасным в себе, как Нарцисс, отправился он, куда следует…

И у Пенькова был обыск, о чем рассказывал полицмейстер и о чем говорил весь город. Для Пенькова закрылись дома всех знакомых. Все, прежде знавшие его, отвернулись.

* * *

Он теперь жил на краю города, в маленьком, деревянном домике, у пожилой женщины, портнихи Настасьи Топорковой; та нанимала квартиру в доме огородника Якова, хитрого ярославского мужика, окружившего свой дом большими огородами и удачно торговавшего овощами.

Окна маленькой квартиры Пенькова глядели на зеленые огороды и на отдаленную белую церковь Николая, только кое-где видны были кое-какия постройки соседей-мещан торговца Якова.

Степан Аркадьевич Пеньков и Настасья Топоркова жили сейчас очень бедно. Ели один картофель с хлебом, а утром и вечером пили пустой чай, потому что ни уроков нельзя было найти, ни поступить на службу.

В тот день, когда Арсений уже подходил к городу, Степан сидел в поношенном пиджачке у железной печки (у них было холодно в квартире) и что-то чертил на бумаге; Настасья же сидела в другой комнате и шила.

Против Пенькова сидел молодой человек Остроумов, семинарист и глядел на него.

— Бросьте вы чертить круги один в другой, к чему вам математика, раз закрыты для вас все учебные заведения Лучше какое-нибудь взять другое дело.

— Нет, теперь я всей душой предался этим дивным знакам, глядя на них, я вижу движение миров, их величие, и красоту… Нет, Николай Васильевич, в этих кругах, которые я черчу, великая сила.

Остроумов улыбался.

— Знаешь ли что? Вчера я был у (учителя математики) Порецкого и тот говорит, что Пеньков никогда не сдаст экзамена на зрелость, всегда его провалят на экзамене.