Из жизни одноглавого

Тыщу лет назад, то есть буквально на другой день после того как Калабаров завел себе двух молоденьких птичек (одна – моя незабвенная Лидушка, другая – ваш покорный слуга), он пошел в баню. И в парилке познакомился с голым человеком без опознавательных знаков. Человек назвался Николаем Ивановичем, а когда стали одеваться, он, к изумлению Калабарова, извлек из шкафчика мундир майора внутренних войск – форму, чрезвычайно хорошо Юрию Петровичу знакомую по временам недавно завершившейся отсидки.

Но это не помешало их банному приятельству. За пивом разговор вился прихотливо и забрел на ономастику. Калабаров поведал малоосведомленному майору, что есть имена славянских корней – Славомир или Владимир. Много греческих – Андрей, например, равно как и Василий. Встречаются советского извода ранних годов: к примеру, Порес, что расшифровывается как «Помни решения съезда»; Лелюд – «Ленин любит детей» или даже Кукуцаполь, что вопреки явно мексиканской форме сохраняет яркое социалистическое содержание: «Кукуруза — царица полей».

«А остальные преимущественно библейского происхождения, – заключил Калабаров. – Что, еще по одной?»

 «Это как же вы говорите – библейского?» – настороженно спросил майор внутренней службы Николай Иванович.

«Ну как. Из Библии».

«А Библию кто написал?» – совсем уж враждебно скрупулезничал майор.

«Библию создавали на протяжении многих веков», – завел было Калабаров, но тот перебил:

«Не надо крутить. Евреи ведь писали, да? – Мне бабушка говорила».

«Ну разумеется, – недоуменно кивнул Калабаров. – Если Библия в своей основе – это история еврейского народа, то кто, спрашивается, мог еще ее написать?»

«И какие же это имена?»

«Пашка да Венька. Захар да Михаил. Иван да Марья. Ну и еще миллион».

Его слова произвели на майора самое неприятное впечатление. Он совсем закаменел и спросил сипло: «Ты что ж это хочешь сказать? Что Иван – еврейское имя?»

«Еврейского происхождения»,– поправил Калабаров.

«Мое имя – еврейское?!» – бушевал майор, стуча по столу воблой.

В итоге Калабаров был вынужден отбиваться кружкой, и, по его словам, если б не лагерные уроки, пришлось бы туго.

Вот из какой истории родилось мое имя.

«Еврейского в тебе ровно столько же, сколько во мне, – рассуждал Калабаров. – Но назло глупым антисемитам нарекаю тебя Соломоном Богдановичем. Да сольются в тебе два духа народных, и будешь ты, по сравнению с теми, в ком один, умнее вдвое!..»

– Вот уж нашли, – покачал головой директор. – Ерунда какая-то! Могли бы Зорькой, например. Или, скажем, Звездочкой...

– Это же не лошадь, – кокетливо урезонила его Катя, перебирая ключи. – И как же Звездочкой, когда это мужчина? Пожалуйста, Виктор Сергеевич. Вот ваш кабинет.

– Богадельней попахивает, – заметил Милосадов, поводя носом. – Ничего, мы эту казенщину поправим… Вы, Катя, вот что. Обегите всех. Надо же и дело начинать. В половине пятого общее собрание трудового коллектива. Подождите, а попугай-то ваш…

– Соломон Богданыч, – уточнила Зонтикова.

– Вот-вот, Богданыч… Ему в кабинет можно?

– А как же! – удивилась она. – Тут его самое место было. Когда с Юрием Петровичем случилось, после похорон кое-какие вещи жена с дочкой забрали: пепельницу, старую трубку, книги, бумаги, еще что-то по мелочи. Хотели и Соломон Богданыча увезти, но мы...

– Да, да! – нетерпеливо оборвал Милосадов. – Молодцы. Но куда ж он здесь, простите... как бы точнее выразиться...

И пошевелил пальцами, подыскивая подходящее слово.

Но Зонтикова уже поняла суть вопроса и рассказала ему про Ficus altissima.

– Ишь ты! – удивился Милосадов. – Какой разумник!

– Прежде у Соломон Богданыча еще подружка была, – щебетала Зонтикова. – Сколько лет не разлей вода! Бывало, сядут друг против друга на стеллаж – уж и тю-тю-тю, и сю-сю-сю, и головками прижимаются, и целуются, и перышки друг другу чистят. А года три назад недоглядели. Калабаров зашел в кабинет – и прикрыл дверь. Не слышал, что Лидушка за ним во весь дух мчится. Ну и не успела отвернуть – со всего разлета об филенку.

– И что?

– Да что, – вздохнула Зонтикова. – Они ведь нежные. В руки возьмешь – господи, в чем душа-то держится. Что им надо: чуть стукнулась, – и готово.

– Елки-палки! – сказал Милосадов. – Что ж такое у вас: куда ни сунешься, всюду покойники.

Катя Зонтикова развела руками и вышла, напоследок с улыбкой оглянувшись.

Ровно в половине пятого Милосадов вошел в читальный зал, где, по его разумению, должен был собраться коллектив вверенного ему учреждения.

Он еще не знал, но на самом деле общие собрания происходили в другом помещении: чтобы неизбежный шум-гам не препятствовал отважным читателям бороздить книжные моря; а комната хоть и меньше зала, но все прекрасно рассаживались.

Каково же было удивление Виктора Сергеевича, обнаружившего зал почти совершенно пустым: только за одним из столов сидела девушка над книгой.

– Что за безобразие! – громко сказал Милосадов. – Где же остальные?

Девушка подняла на него взгляд карих глаз и ответила растерянно:

– Я не знаю.

– Ах, вы не знаете! – иронично воскликнул Милосадов. – Фамилия!

– Полевых, – пролепетала девушка. – Светлана Полевых. Но я...