Из жизни одноглавого

– Немедленно пригласите всех работников библиотеки! – отчеканил Милосадов. – Я не потерплю такого разгильдяйства. Сказано: в половине пятого, значит, в половине пятого – и ни минутой позже!

Но, когда она поднялась, прижимая к груди руки и испуганно на него глядя, Милосадов переспросил совсем другим тоном:

– Как, вы сказали, вас зовут?..

И смотрел вслед, пока она поспешно выходила со своим неожиданным для нее поручением.

4

Я проснулся под утро – с тем тревожным чувством, что возникает, если не можешь понять причин своего пробуждения.

Было темно, только в щель между неплотно задернутыми шторами проникал фонарный свет, оставляя на стене что-то вроде известкового потека.

Легкий гул – это машины шумят на Третьем кольце. Шелест – листва двух тополей под окном. Какой-то едва слышный звон, легкое потрескивание – они всегда обнаружатся, если напрячь слух в пустой комнате.

И вдруг:

– Кхе-кхе!

Я чуть не свалился с жердочки: в кресле сидел Калабаров.

– Соломон Богданович, бога ради, если пугаетесь, то не так театрально, – сказал он со снисходительным смешком. – Это я.

– Да, – пролепетал я. – Но...

– Тихо, тихо! – оборвал он. – Не стоит хлопать крыльями. Не хочу вас обидеть, однако мне более или менее известно, что вы собираетесь сказать. Дескать, своими глазами видели, как в могилу сыпалась земля. Ведь так?

Вообще-то в этой, мягко говоря, экстраординарной ситуации угадать было нетрудно. Я пожал плечами и буркнул:

– Очень надо!

– Не обижайтесь, я понимаю ваши чувства, – ядовито сказал он. – Люди тратят массу времени, чтобы в стотысячный раз жарко потолковать о том, что всем известно. В то время как я, бесчувственный человек, не позволяю вам высказаться насчет того, что неизвестно никому.

– Ох, Юрий Петрович! – ответил я с укором. – Вам бы все язвить. Уже и удивиться нельзя. Сами посудите: ведь не каждый день такое.

– Это вам только кажется, что не каждый день, – загадочно сказал он. – Ладно, что мы о глупостях... Расскажите-ка лучше, как тут у вас.

– Да как у нас! – Я вздохнул. – Помните, песенку напевали?

– Я разные напевал...

– Одну из неприличных: «Но встретились ей мальчики, лихие атаманчики...»

– «И жизнь ее по-новому пошла», – хмуро закончил Калабаров.

– Именно. Вот и у нас примерно так же.

– А что? Милосадов чудит?

– Вы и фамилию знаете?

– Я теперь, Соломон Богданович, много чего знаю такого, что и не снилось вашим мудрецам, – усмехнулся он.

– И про телевизор знаете?

– Нет, про телевизор не знаю. Что нового можно знать про телевизор? Этому изобретению сто лет в обед.

– Нового ничего, – ответил я, решив взять такой же тон: иронический и холодный. – Но всем известное старое прежде к нам было неприменимо.

– В каком смысле?

– В таком, что у вас в кабинете телевизора не было. А теперь Милосадов сделал ремонт, поменял мебель. Шелковые обои, диван, мягкие кресла. Бар черного дерева. Не кабинет, а будуарчик. Если не хуже. И плазменную панель повесил – восемь на семь. Вот она целыми днями и орет как бешеная.

– А на каком канале? – поинтересовался Калабаров.

– На первом.

– Странно...

– Что странно?

– Что на первом.

– Почему?

– Ему же вставать приходится поминутно.

Я молчал, размышляя о том, что, вероятно, законы нашего мира не вполне применимы к миру загробному. Равно как и наоборот. Очень может быть, что чувство юмора, блестящее там, здесь может показаться довольно тусклым.

– Он же полковник, – с усмешкой пояснил Калабаров. – И если на экране президент, полковник должен встать и вытянуться во фрунт: ведь бывших разведчиков не бывает. Или, по-вашему, не должен?

– Полковник? – оторопело переспросил я.

– Полковник, – повторил Калабаров. – Старый службист. Карьеру сделал в Управлении по кадрам.

– По кадрам?.. – опять, как попка, отозвался я.

– Соломон Богданович, что с вами? Плохо слышите? Да, по кадрам. С одной стороны, работка невидная, канцелярская, с другой – верой и правдой от звонка до звонка. Ныне вышел в отставку и брошен на гуманитарный фронт. С весьма возможными продолжениями, – Калабаров всмотрелся в меня и сказал: – Соломон Богданович, да ладно вам. Мало ли кругом полковников...

– С какими продолжениями? – спросил я.

– Административно-финансового характера, – скучно пояснил он.

– А именно?

– Этого я сказать не могу. – Он сделал губами что-то вроде «пупс». – Это, к сожалению, дело будущего. А дела будущего, они... гм...

Тут и вовсе закашлялся, поднес кулак ко рту, пожал плечами и вообще сделал все, чтобы я понял: говорить о будущем он решительно отказывается.

– То есть вам запрещают, – сделал я вывод.

Он поморщился.

– Да не то чтобы запрещают... Но поймите, Соломон Богданович, есть некоторые понятия об этике... вот они-то и препятствуют. И потом, вообразите: если все мы оттуда начнем трендеть вам в оба уха о будущем, знаете что тут начнется?

Я помолчал, взвешивая его слова.

– Ну хорошо... А сами-то вы как?

– Да как сказать… Нормально.

– Понятно.

Он поморщился.

– Вы не обижайтесь... Трудно мне рассказать. Даже намекнуть трудно. О таких вещах речь, что...