Избранное

потому что никому не придет в голову, что это человеческие кости. Однако рядом с ними или чуть дальше будет найден весь хлам моего времени. Скульптурные обломки и жалкие живописные потуги художников вы похороните на каком-нибудь чердаке. С улыбкой сострадания послушаете визги и шумы мелодий моего века. Хотя, поверьте, все это было от отчаяния и связано с любовью. Эма говорит:

— Все это выражает любовь и отчаяние. И жить будет только эта любовь, любовь и ярость. То, во что вложена душа.

Но кто сможет распознать эту душу? И почему я думаю об этом именно сейчас? Сейчас я этого не знаю, и сегодняшнее мое незнание ничего не говорит мне о будущем. Когда же, наконец, пойдет дождь? На днях обязательно нужно сходить в поселок. Да, вы, потомки, будете взирать на весь навоз, оставленный нами, с улыбкой сострадания, нет, с усмешкой. А какой навоз создадите вы? А может, некая твердая уверенность отформует ваше существо таким, что оно будет лишено оснований чем-либо потрясаться, печалиться, испытывать подавленность от ночных кошмаров?

— Ванда, — сказал я. — Я хотел бы поговорить с тобой еще раз, наедине.

Кто-то возобновил разговор о войне, и Ванда, приложив руку к уху, стала прислушиваться. Да, оружие было страшным, но сколько же на земле всего прочего, не менее страшного. Зачем еще одна война? Англичанин сосет трубку.

— Well[35], — говорит он.

Зачем еще одна война? — спрашивают. Well: конфликт личностей, идеологий, религий, классов. Все уже себя исчерпало, ничто уже не может быть доводом.

— Не знаю, известна ли им появившаяся новая наука,

новая наука Полемология, правда, любопытно? Война всегда была очевидной необходимостью, естественным феноменом, как и передышка с того самого момента, когда человек перестал быть животным, которое войны не ведет. Теперь же воевать учат. Зачем войны? Чтобы что-то оспаривать и разрушать. То, что является истиной, доказательств не требует. А то, что требует доказательств, сомнительно. Бог стал умирать, когда ему показали, что такое жизнь. Войны стали реже, когда им пришлось себя оправдывать. Предлог к войне, предлог как таковой, появился совсем недавно. Ведь было время, когда он был не нужен. Последней разновидностью войн явилась война гражданская или идеологическая. Однако уже нет идеологии, которую можно было бы вынести. Даже идеология «нации». Миф о нации оказался с гнильцой. Что в нем было от «наций»? Нация родилась как эквивалент «личности». Но теперь личностей не существует.

— There is a world, there is a family[36] (так ли он сказал?). Мир — один-единственный и неделимый. That’s all[37].

— Человеку нравится убивать, — сказал я. — Человек жесток.

— Yes[38]. Но это быть преступление, война быть другое.

Положить конец преступлениям невозможно, они будут вечно. Но организованное преступление, даже мелкое, всегда нуждалось в идеологическом оправдании. А уж крупное — в высшей идеологии. Как же ее защитить? Как же ее оправдать?

— Человек жесток, — продолжал я твердо. — Ему нет необходимости что-либо оправдывать.

И все же мне нравилось слушать все эти разговоры. Но как быть с истиной? Вполне возможно, первое и последнее слово за животным. И если говорить о голосе не только животного, но и человека, то голос человека всего лишь узаконивает действие животного, которое кусается, бодается, но которое уже утратило ту наивность, что сопровождала эти действия животного, но сохранило получаемое от этих действий удовольствие.

— Начинай все сначала…

Но к чему же придешь ты? Что ждет в конце пути тебя? Я тебя вряд ли чему научу. Скажу только:

— Начинай все сначала…