Избранное

А то вдруг накатывает волна нежности — откуда она? Кто-то на меня смотрит — кто он, этот кто-то? Смотрит, и тоска моя растет, душит глухой плач. Может, и это заблуждение? Кто же еще во мне, в развалине, может быть уверен? Я должен был бы сохранить пластинку для моего сына, должен был бы сказать ему, что «Музыка существует» — было бы это заблуждением? Ты должен быть великим и должен быть одиноким, одиночество свойственно величию. А как трудно быть одиноким. Чем заполнить одиночество? Мог ли я заблуждаться, слыша этот голос, столь серьезный и столь человечный, существующий вне человека? Ты бы, возможно, сказал сыну,

— Не слушай ее в церкви

а может, и не сказал бы, ведь церковь разрушена. Ведь мой сын будет человеком бесстрашным, это определенно, и вся Земля с ее тайной и призраками станет его Землей. Мой сын утвердит свою божественность в царстве всех умерших богов. И из всех своих голосов, из всех голосов Вселенной, из любой тревоги и предупреждения он изберет свой голос, радующийся полной победе, и скажет:

— Это мой голос.

Это значительное слово, слово последнее, которое мне еще не известно. Но я устал. А от усталости приходит смирение.

На Земле существует человек, этот человек — я. Я — непостижимое животное. Иногда развлекаюсь тем, что подвожу баланс своим заблуждениям, своей головокружительной фантазии. Но не сейчас. Я познал скрытое и очевидное и изумлялся как тому, так и другому. Но как же я устал от простой истины существования, от той невероятной вещи, которой является существо, существо среди прочих подобных существ, и от менее сложной — как животное среди животных, — от видения и знания того, что вижу, от дум и понимания того, о чем думаю, от того, что просто жив и знаю, что умру, от всей совокупности своего необычайного явления, так мало значащего, от всей медленно текущей и пленяющей череды дней. Устал от возвращения к простоте существования. Теперь на себя, на свое тело, которое столько пережило, я взираю совсем иначе. Оно удивительное и смешное — просто мясо, которое в любой момент может почувствовать себя плохо и начать гнить. У него две руки, две ноги, одна голова и девять дырок. Оно — невероятный производитель мусора. Ежечасный, ежедневный. Все происходит в нем. В нем, и далеко от него, и так высоко над ним, что даже не видно, и я себя спрашиваю: «А возможно ли?» Его я до сих пор до конца не знаю, я устал. Родиться на свет стоило. Стоило хотя бы потому, чтобы посмотреть, как это бывает, — утолить любопытство. Ускользающая радость, краткая вспышка света. Такою, какова она есть, она выпала на мою долю, я приемлю ее спокойно и с усталостью. Она у всех должна быть одинаковой — а может, это не так? Теперь я жду сына. Агеда была бесплодна, неужели и я окажусь бесплодным? Очевидность не оспаривают, а жизнь — одна из очевидностей. Жизнь и земля, даже когда она в руинах. Как может не прийти мой сын! Придет день, и сын придет.

— Начинай все сначала. Земля не может умереть. Как ей жить без тебя? — скажу я ему тогда.

Я устал, опускается ночь. На небе ни звездочки, в темноте белеет снег. Крепчает холод. Ночью, должно быть, снова повалит снег — повалит обильнее прежнего. Сын мой вернется, пойдет дождь, вернется весна — когда же вернется весна? Завтра я должен идти за дровами. Должен идти в поселок. Какая ужасная усталость. Спи. Завтра наступит новый день.

Лиссабон, 5 декабря 1964

ЗНАМЕНИЕ — ЗНАК ( Роман )

Скрытая гармония лучше явной.

Гераклит, фрагмент 54.[42]

CIGNO SINAL. Lisboa, 1979

© Livraria Bertrand, S. A. R. L. — Lisboa, 1979

Перевод Лилианы Бреверн

I

Бреду наугад по лабиринту улиц — лежу кверху животом на пляже, на горячем белом песке. Здесь мне хорошо. Лежу на песке и поглядываю на плывущие в бездонной синеве облака.