Избранное

Однажды утром Рольяс заседлал снова осла, примотал шестого и сказал «прости» супруге, стоявшей у дверей, передником утирая горестную слезу. Не было его долго. Люди, появлявшиеся в деревне, рассказывали, что видали его в Гуарде, на ярмарках в Транкозу, а г-н Козме, ездивший в Коимбру делать рентген желудка, уверял, что папаша с сыном подвернулись ему навстречу у Санта-Клары. Однако, когда они возвратились домой, ослиные ноги гнулись всего лишь под тяжестью Рольяса с малышом — почему супруга взвилась от ярости, решив, что мужик все просадил на вино и потаскух.

— Что… Это за столько-то времени! Ты мне только скажи, как ты все прожрал-то! Оставляет тут голодных детей, терпи, мол, сколько влезет!..

И когда нагнала его, уже в доме, бухнула кулаком об стол:

— Ты мне все же скажешь, где ты просадил деньги!

Рольяс, бесконечно невозмутимо, прихватив зубами резинку, развязал бумажник — складывающийся трижды — и выложил одну за другой две полсотенные.

— Я из кожи лез, только вот из-за этой образины больше и не привез.

Тем не менее, хотя и нужно было бы перед женой выказать особое недовольство сыном, у него это не выходило, потому что мальчишка ремень и мордобой сносил всякий раз не дрогнув.

— А что ж он наделал?

Рольяс объяснил в подробностях. Тогда и жена решила попробовать и сама отхлестала его по роже. Но шестой не дрогнул, а под самый конец имел еще духу заявить, что у палки два конца. Это дало ей повод начать расправу заново, но пришлось остановиться, однако, на середине, чтобы увернуться от костыля, таки чиркнувшего ей по голове. Рольяс с женой перепугались: не полоумный ли у них сын?

Они старательно запирали его в доме, но как-то забыли про дверь, и мальчишка сбежал. Оттого и не удалось им показать его врачу, который приезжал в деревню по воскресеньям от городской управы. Поскольку в газету никто не сообщал и участковый не обратил на это никакого внимания, Рольяс снова взял в аренду полоску земли, раз уж надо было менять занятие.

Несколько лет потом ничего из ряда вон выходящего не было. Жена опять и опять рожала, что и было предустановлено, и живот у Рольяса по своему куску плакался, что было также предустановлено. (Если не считать за вещи из ряда вон выходящие, что у него померло двое из младших от «поносу», или тот факт, что две старшие девки принесли в отцовский дом по ребенку каждая.)

Но в один прекрасный день г-н Коррейа прочел в газете, что Рольясова парня взяли «за то, что он, пользуясь при этом своим инвалидным состоянием, принимал участие в нарушении порядка, выразившемся в избиении Антонио Перейры, который доставлен в больницу с переломом ключицы». Рольяс, спросивши сначала, что такое ключица, одолжил у г-на Коррейи ту газету, чтобы соседка прочла жене, и проникся опять самодовольством оттого, что сын у него такая диковина. Он даже прибавил:

— Он еще явится. Я сердцем чувствую, что он еще прорежется тут.

И действительно, сколько-то там времени спустя он прорезался. Вид у него был приличный: жилетка, красивые костыли и специальный ботинок на больной ноге. Только почему-то был все такой же угрюмый, даже когда отец хлопал его по спине, говорил ему, что он уже мужик, и расспрашивал про всякие ярмарки. А как-то раз, когда Рольяс стал рассуждать, что это если человек с изъяном, так иногда ему же и на пользу, легче в жизни устроиться, сын спросил:

— Думаешь?

Конечно ж, в вопросе ничего необычного не было; только Рольясу бросилось в глаза, что лицо у шестого залило бледностью, глаза искрят от ярости, а губы дрожат. Другой раз, когда кто-то из старых приятелей, в сильном хмелю, захотел посмотреть и пощупать ногу парня, калека чуть не удушил его.

Но через несколько лет на шестом сыне Рольяса не было уже ни галстука, ни башмаков, и отец стал ворчать, что лодырей он кормить не станет, что он остарел и работать не может.

— Ты что сидишь сиднем?

Согнувшись от кручины, парень надел попрошайский костюм, пристроил за плечи мешок и задвигал костылями. Но случилось так, что на выходе из деревни он натолкнулся на «костоправа», которому хотелось покалякать.

— Значит, опять в дорогу?

— А тебе-то что?

— Да ничто, милок.

Парень постоял, злобно впившись в него глазами. Потом буркнул:

— Это из-за тебя я стал таким.

— Чего-чего? Из-за меня?

— Скажи спасибо, что старик, а то я бы тебе показал как мужик мужику.

В углах губ у него собралась пена, из глаз сыпались искры. «Костоправ» постарался подойти к делу осторожно, подробно объяснил парню все про его ногу с медицинской точки зрения. И когда понял, что вполне оправдался, закончил, сам не зная зачем:

— Только ты знай, что кой-кому хотелось, чтобы ты остался инвалидом. Ты таким и остался, только я все равно сделал все, что мог.

— А кому это хотелось?! Кому? Скажи хоть теперь, будь хоть раз человеком.

Удар был так силен, что Рольяс сразу свалился, а костыль переломился пополам. Когда произвели вскрытие, судейские чиновники и сам врач говорили, что сила в ударе была лошадиная.