Избранное

— Чего они добьются? Перережут друг дружку? Только будет еще хуже. Кому жить, тот увидит. Захотели подправить дело рук Божиих, и Бог отнял у них мир.

Но каждый из них, с головою уйдя в спор, слышал один лишь собственный голос, и никто не мог понять слов Кремилды. Впервые за всю свою историю — историю побежденных — они чувствовали, что схватили своими тяжелыми руками судьбу за рога. Не могли ж они выпустить их из-за того, что там говорила какая-то старуха, хотя бы в ее словах и темнели угрозы.

И вот однажды случилось неожиданное. Вышло так, что, когда в воскресенье обсуждали этот вопрос на площади, чертов сын Серый, не пробовавший никогда ножа, заявил со смехом, что он не пальцем деланный, чтобы лезть в эту кутерьму. Пораженные, люди из обоих лагерей только перечитывали друг у друга в глазах такое богохульство.

Пока наконец Жерардо, вытянув шею, как петух перед боем, не подошел и не взял его за грудки:

— Разберемся сначала вот с чем: ты с нами или нет? Говорил ты все время или нет, что ты с нами?

— Ничего я никогда не говорил! — завопил с тревогой Серый.

— Никогда?

Зайдясь от предательства, уверенный, что защищать несчастного никто не станет, Жерардо врезал как следует. Но тут же и Педро-да Лажи схватил его в свою очередь и потянул на себя:

— А мы, говорил ты, что ты с нами, или нет?

— А на кой мне эта кутерьма? Я ничего не говорил!

— Говорил, — подошел еще один.

— Говорил, говорил!

— Ну, жулик!

— И нашим, и вашим хочет!

— Вали ему, — выкрикнул кто-то напоследок, чтобы покончить с трепотней.

И как будто все только и ждали этого приказа, оба лагеря навалились на несчастного и отделали его до жути.

Когда они наконец расступились, Серый лежал в середине круга весь окровавленный. Тем не менее, по неизъяснимому чуду, он не умер. Оттого, поговаривали, что это была не кровь, а вино.

Ну, а как прошло первое удивление, мужики вспомнили, что был еще один — собственно, единственный такой, а родился ведь и вырос тут в деревне, — который и рта не раскрыл насчет колонки: Силва. Все, кто были, когда сын Ромао подбросил эту мысль, рванулись от бешенства, первое движение было — подвезти скирду-другую соломы и запалить старика. Но голос какого-то осторожного человека утихомирил их:

— Вы же не знаете, что человек думает. Вы же не знаете ничего. Лучше всего не торопиться. Помрет Серый — вы били, сам-то он и не рыпнулся, как чучело на цепочке.

Мужики осели, тут же и еще один задумался:

— И Силва — не Серый.

Мгновенно при этой мысли все почувствовали, как ненависть отступает от Силвы с его упряжкой волов, его дюжиной коз и двумя огородами. На миг воцарилось общее удручение. Кое-кому самым простым стало казаться, на первый взгляд, решение поставить колонку точно на середине деревни, как раз у дома пройдошистого Силвы. Но кроме того, что место там было для колонки неподходящее, примириться, при таких страстях, с полюбовным соглашением никто уже не мог. Тогда Ромао, принадлежавший к Ни́зовым, объявил:

— Я пойду поговорю с ним.

И пошел.

Но Силва, оглядывая немотно свой воловий и козий уют, отрезал:

— А мне нет разницы, Ромао. Мне все одно, что внизу, что наверху.

Без сомнения, перед Ромао, прямо перед ним, был еще один негодяй, но только этот — субъект не шуточный. Разгоревшаяся борьба, однако, была слишком серьезна, чтобы пренебречь подлостью Силвы. Если заставить проголосовать владельца бычьей упряжки не удавалось, одна из партий должна была обернуть в свою пользу стариков нейтралитет. Тогда-то староста, один из Верхо́вых, начал вопить, к общему недоумению, что куда как правильно делает Силва, что не хочет мараться в этой распре братьев между собою, которая изгадила репутацию всей деревни. Верхо́вые в конце концов сообразили. И как один стали превозносить Силвино безразличие, как будто это было их знамя:

— Какой молодец, что не вмешивается.

— Он дорожит своим покоем, и совершенно прав.

Только тут ясны стали Ни́зовым размеры катастрофы. Потому Ромао, сбившийся с румба, снова атаковал мужика:

— Вот ведь в чем вопрос: поскольку вы, сударь, устранились, то староста и гнет куда хочет.

— Поймите вы меня, Христа ради: нет мне до этого дела. Все равно мне, тут ли будет колонка, там ли. Мое дело сторона.

Силву тем не менее стала тоже беспокоить близкая победа Верхо́вых. В том, что его выход из игры оказался старосте на руку, сомнения не было. А что делать? Он перехватил старосту, попросил:

— Пожалуйста, не говорите от моего имени! Обсуждайте свое дело, но оставьте меня в покое!

К чему все это! Староста, выпуча глаза и руки прижав к груди, отвечал резонно:

— Господин Силва! Единственно, что я твержу, так это что господин Силва не хочет путаться в заварушку и он глубоко прав. Ему покойно, и не хочет он с этим прощаться. Разве это неправда?

Это была правда. Так оно и было, действительно. От таких слов Силва смешался, взял шапку и пошел себе.