Читаем Избранное полностью

Избранное

Иногда мне кажется, что я разучился писать. Это может обозначать конец творчества. Но до сих пор означало для меня вызревание новой темы. В такие периоды то, что мы называем поэтикой, распадается и как бы не существует. Поэтики нет без темы.

Долго я писал о вечных темах любви и смерти. Теперь мне кажется, что нравственное назначение поэзии — писать о жизни. То есть о том, как жить. Именно поэтому я ввожу читателя в поиски темы. Время настоятельно требует решения вопроса о том, как будет жить каждый из нас, как будет жить Россия и все человечество. В этой необходимости мы можем помочь друг другу — читатель и я.

Вечные темы не отменяются, а должны предстать в других ипостасях — в их соотношениях с жизнью. При достойной жизни любовь содержательней и возвышенней смерти.

Трудней всего выздоровленье «памяти…»

Трудней всего выздоровленье памяти.Спрошу:— Ты помнишь?Скажешь:—Нет причины.Увижу камедь — я леплю из камеди.Увижу глину — я леплю из глины.И лепится какая-то нелепица,Какие-то уродцы, карлы, мимы,А память, может, вовсе и не лечится.Пути господни неисповедимы!

Валя-Валентина

Бой вспоминается потом.В тылу. На госпитальной койке.Ночами часто будит стонТяжелораненого Кольки.Прокручивается киноНа простыне, как на экране.Обстрел. Команда заодноС обрывком энергичной брани.Все возвращается — деталь,Неподходящая экрану,Как комсомольский секретарьКишки запихивает в рану…Азарт. Бросок. «Стреляй же, бля!»«Ура!» звучащее не густо.Нет, это не годится дляДокументального искусства.Но утренний приход сестрицПригоден для кинокартины,Особенно насчет ресницСестрицы Вали-Валентины.Ее не тронь! Словцом хотя б!И не допустят матерщины,Не больно верящие в баб,Гвардейцы Вали-Валентины.О ней возможен разговорВозвышенный, почти стихами.Тяжелораненый саперО ней во сне скрипит зубами.А этот госпитальный быт!О чем еще мечтать пехоте!Лежишь на чистой койке. Сыт.И, вроде, с Родиной в расчете.Да, было. А теперь печет:Иные раны, карантины.И с Родиной иной расчет.И нету Вали-Валентины.