Избранное

Прочитав это письмо, Герой надевает туфли и выходит из комнаты. Спустя минуту вслед за ним выходит и Толстая женщина. На сцене остается Хор. Старцы дремлют, разговаривают во сне сами с собой. Можно опустить занавес. Можно не опускать занавес. Спустя некоторое время в комнату входит  Г е р о й. Он вынимает из кармана завтрак, завернутый в бумагу, разворачивает его, начинает есть. Через минуту в комнату входит  Т о л с т а я  ж е н щ и н а. Осматривается вокруг.

Т о л с т а я  ж е н щ и н а. Стыдно! Такой молодой и подглядывает за женщинами.

Г е р о й (прерывает еду). Кто вам разрешил сюда войти? Это частная квартира.

Т о л с т а я  ж е н щ и н а (смеется). Частная квартира! Квартира частная!

Г е р о й. Я вас не знаю.

Т о л с т а я  ж е н щ и н а. Вы подглядывали, когда я купалась, пан Юрек!

Г е р о й. С тех пор прошли века… Да, я вспоминаю. Я вижу, вы уже вышли из воды.

Т о л с т а я  ж е н щ и н а. Пан Дзидек, я вас помню мальчиком, в матросском костюмчике с синим воротником.

Герой ложится на кровать, лицом к публике, спиной к Толстой женщине. Она садится на кровать.

Г е р о й. Века пролетели.

Т о л с т а я  ж е н щ и н а. Ну и что? Ну и сьто?

Г е р о й (вскакивает). Ты, старая корова, пудовый окорок, бочка сала. Я помню. Мне было пятнадцать лет. Был июль. Закат. Солнечные блики на воде. Красная река под кронами черных ольх. Ты была тогда белая, пышная. Молодая, здоровенная девка. Белая как снег. Ты медленно входила в темную воду. Над водой стояли черные ольхи. В их кронах горело красное солнце. Я тогда отдал бы полжизни, всю жизнь, весь город, весь мир за одно прикосновение к твоей груди. За возможность погладить твое бедро, положить руку на холм Венеры.

Т о л с т а я  ж е н щ и н а. Куда-куда?

Г е р о й. На холм Венеры. Идиотка, корова. Ты могла стать моей королевой, стать музыкой, садом, прекрасным плодом, ты могла быть Млечным Путем, корова. Но ты берегла себя для какого-то проходимца, мерзавца, циника, болвана, вора. А теперь рыдаешь. Ты могла быть для меня огнем, источником, радостью. Как я тогда страдал. Мне хотелось выскочить из собственной шкуры.

Толстая женщина вяжет свитер.

Я чуть не стал из-за тебя скотоложцем. Твой живот был для меня бо́льшим чудом, чем Америка для Ковальского. Твои ягодицы были звездами. Ты, идиотка, бочка солонины. Убирайся вон, не то я придушу тебя.

Герой умолкает. В этот момент в комнату входит весьма  о ж и в л е н н а я  д а м о ч к а  средних лет. Она подбегает к Толстой женщине, пылко целует ее и начинает болтать.

О ж и в л е н н а я  д а м о ч к а. Представь себе, душенька, шерстяное платье в мелкую клеточку, сшитое как кимоно. Отрезная кокетка, спереди на ней отложной воротничок, переходящий на спину, воротничок кроится вместе с бортами. Юбка слегка расширена. Поверх — длинный жилет из белого пике со стоячим воротничком и бантом. На юбке, спереди, глубокие встречные складки, сзади сверху донизу идет шов. Кроме того, на юбке косые карманы с клапанами. Манжеты, воротник и борта из белого пике. Сзади на юбке тоже складка… (Оживленная дамочка вскакивает с кровати, целует Толстую женщину.) Ну, пока. Непременно звони. Позвони непременно. Пока! Звони, позвони, не забывай… пока, пока! (Уходит.)

Т о л с т а я  ж е н щ и н а (сворачивает вязанье). Значит, вы умываете руки, пан Дзидек?

Г е р о й. Умываю.

Т о л с т а я  ж е н щ и н а. Я столько ожидала от встречи с вами! Я думала, в память прежнего знакомства вы захотите протянуть руку одинокой женщине, а вам и дела нет до того, что во мне увеличивается выделение гонадотропного гормона. Так-то, пан Збышек…

Г е р о й. Я уже говорил сто раз: меня зовут Вацлав.