Избранное

Собрались, потолковали, и ребята выбрали Мишку, хоть Геннадий и предлагал Володьку, — Мишка топор держал лучше, да и сразу было видно, что он больше подходит для этого дела: и не бугор еще, а слушаются его все.

Сейчас, вышагивая, Мишка думал о работе, учебе… о других масштабах жизни.

* * *

А у Ваньки недавно мать письмо прислала, три страницы нацарапала — труд-то какой:

«…прямо не знаем, как тебя благодарить за деньги, сокола нашего ясного… в каких ты краях да снегах там, сыночек… залетел в чужую сторонушку… Аришка справила пальто, два платья, одно с пояском, зеленого цвета… дюже ей нравится… крышу бы заменить, но, бог даст, доживем до осени… председатель обещал соломы и лесу по недорогой цене… а туфли ей так к лицу… ходит только по лавке в них… под подушку кладет… приедешь, не узнаешь… невеста…»

«Да-а-а… приехать это на тот год, тыщонок пять привезти. Подарков разных… матери бы макинтош китайский, что у Надьки Магомедовой в магазине висит, Аришке бы тоже…» И он стал подсчитывать, сколько понадобится денег, чтобы мать и сестру одеть с ног до головы. Выходило, тысячи на две, если с мелочами разными. Обстановка для дома. Четыре тыщи хватит.

«Постой, постой, — встрепенулся он, — а как же тогда дом? Если здесь строить? Сколько на него денег уйдет? Зачем же он?.. Хотя стоп… Его можно продать опосля. Дома́-то, кому они только не нужны. Еще больше денег получится…» И он тверже, подлаживаясь под Мишку, стал вбивать каблуки во влажную тропинку.

— Ты кого вызывать с материка собираешься? — не оборачиваясь, спросил Мишка.

— Да не знаю… сестра учится…

— Я не про это.

— А про что?

— Неужели никто в армию не провожал? — Мишка оглянулся. — Ждет, наверно?

— Да ждет, — не понимая зачем, соврал Ванька.

— Меня тоже ждет, — сказал Мишка и поправил фуражку. — Да и тут нарыть можно, если покопаться.

«Копайся, копайся…»

Вот и ковчег. Не заметили, как дотопали. Из него вылез Геннадий. С ружьем, перетянутый патронташем, в рыбацких сапогах.

— Пошабашили? — весело спросил.

— Ну, — отозвался Мишка. — По утей?

— Посижу на вечернем перелете. Сколько по периметру?

— Один двадцать. Значит, завтра жируем?

— Должны. Я спрашиваю: по периметру, то есть по всей протяженности корпуса?

— Я ж и говорю, что один двадцать.

— Отлично. — Инженер зашагал, направляясь к устью реки, на ходу пристраивая накомарник под шапку.

— А дичь сейчас стрелять вроде не разрешается, — заметил Ванька, вытирая сапоги о мешок.

— Кто ж тебе запретит? — откликнулся уже из ковчега Мишка. — Хоть слона стреляй. Камчатка.

«Да-а-а, Камчатка». — Ванька огляделся по сторонам. На западе, где еще виднелся край солнца, горели горы. Их подножия чернели лесом, говорят, непроходимым. В другую сторону лежал океан. Конца ему, видно, нету. И опять встали перед ним золотистые глаза с таящимися в них искорками. Послезавтра опять за щепками придет.

Глава IV

Дядя Саша непослушными пальцами вдавливал клавиши гармони, разламывал ее на колене и хрипло-прехрипло пел:

Пойду в сад, в огород,
Наломаю хрену,
Затолкаю милке в рот
За ее измену.

Надька Магомедова сидела у Магомедыча на коленях, красная, в сбитом на затылок платке, и сменяла дядю Сашу:

Ко мне милый приставал,
Пьяница-задира,
А я ему говорю:
«Люблю бригадира».

И дядя Саша:

Ты, милашечка моя,
С-под села Кунаева,
Обнимала ты меня,
А зачем — не знала.

Ты, милашка, скинь рубашку,

Я на тело погляжу,
Ничего делать не буду,
Только рядом полежу.

А Надька:

Пусть и рожа у тебя
Хуже табуретки,
Ты мне только подари
Новые баретки.

Узловатые, тонкие в запястьях, в каналах вен, с толстыми раздавленными металлом пальцами, руки Магомедыча покоились на ее огненном — Ваньке так и показалось, что живот у нее именно огненный, — животе, а лицо было грустное-грустное. Не только морщины у губ опустились, но уголки глаз, нос и даже плечи подались вниз. А она выдавала:

А мне милый изменил,
А я и не охну,
Не зеленая трава,
В поле не засохну.

И она медленно опустила ресницы. Ванька глянул в сторону — Геннадий тоже опустил глаза, поднося стакан ко рту. Магомедыч вздохнул.

«Дают прикурить, — подумал о них Ванька, — и не боятся».