Избранное

Вдруг метрах в четырех впереди выскочила куропатка. Выскочила из-за кустика и стоит. Повернула голову, смотрит одним глазом на Ваньку. Время от времени задернет глаз туманной пленкой. Подняла ногу, лапку сжала в слабый кулачок. «Вот так штука», — подумал Ванька, глядя на нее. А коричневые перышки на спине будто подсолнечным маслом смазаны, матово и мягко поблескивают на солнце. Такие гладенькие и пахнут так — Ваньке показалось, будто бабьей юбкой пахнуло. Ее захотелось погладить по серенькой в полосках макушечке.

Стоят они, молчат. Она опять мигнула глазом и будто шевельнула — сжала чуть — беленькими коготками, шагнуть, что ли, хотела? «Не убегает». Ванька снял ружье. Стоит. Разломил его, вытащил стреляные гильзы, стал шарить в карманах, отыскивая патроны. Вывалился, шумнув по траве, спичечный коробок. «Вот дура, не улетает». Сунул патроны в ствол, щелкнул курком. Поднял ружье. «Стрелять или не стрелять? Лучше не надо», — и выстрелил. Послышался — как горохом по шубе — хлест, на коричневой спине вздулись, растаяв, бульки. Она ткнулась носом в траву, и ножка ее мелко-мелко задрожала. Он подошел к ней, смотрит. Ножка затихает… потом взял ее в руки. Она горячая, трепещет еще… как Зинина грудь, когда в первый раз обнимались на берегу речки. Точно такая же…

— И с тех пор не хочется что-то лазить по тундре, — закончил свой рассказ Ванька, — не интересно.

— У меня чуднее получилось, — сказал Леха, выслушав, — я лебедя застрелил. Даже двух. Вот так же брел. Ружье, правда, перед собой нес, правая рука на курках, как это и положено. Стал продираться через осоку, и прямо на меня — ветер от меня был — взлетают с озера два лебедя. У меня даже бакенбарды зашевелились от взмахов их крыльев. Не помню, как нажал на курок.. И одному прямо в грудь, так и вырвал полгруди, дробь-то от ствола плотно идет. Сам не знаю, как получилось, с испугу, что ли…

— Ну, вот. Вторая стала кричать, кружить надо мной, потом об землю биться. Ну, думаю, все равно пропадет. Закрыл глаза и эту шарахнул. Лежат они передо мной, как две простыни, тянут крылья. С тех пор тоже, Ваня, на охоту я не ходок, — закончил Леха.

А вот рыбачить они любили. Еще с ними на рыбалку ходила Страхова Зойка с приемной дочкой, семилетней девочкой, тоже Зоей — совпадение такое получилось. Когда маленькой Зое попадалась рыбина, она кричала:

— Дядя Леса, дядя Леса!

Тут Гуталин бросал свою удочку, таращил глаза, делал трубочкой рот и так по-клоунски спешил к ней на помощь… спотыкался, падал, ну не можно смотреть! А когда помогал вытаскивать рыбину, уж чего только не выкидывал: и в удочке запутывался, и падал… Не только девочка, но и большая Зоя с Иваном покатывались от смеха. Насмеявшись, большая Зоя становилась серьезной, иногда останавливала на Лехе взгляд, становилась грустной. Ну, это уже другая статья, Ванька обо всем догадывался и всей душой хотел им добра. «Ничего тут плохого нет, — иногда думал он, глядя на них. Ну, когда, например, они тихо разговаривали или молча стояли рядом, — что ж тут поделаешь, раз в жизни так бывает…»

— Лех, — спросил как-то Ванька, — а по флоту ты не скучаешь?

— Конечно скучаю, — признался Гуталин. — Первое время вообще не мог. Но сейчас на «Бегун» или на старые сейнера не пойду.

— Помуроводиться с парнями разве не хочешь? — спросил Ванька и тут же пожалел: «Про эти дела-то зачем намекнул, человек вроде покончил со всеми выпивками, а я напомнил».

— Ты имеешь в виду выпивки? — спросил Гуталин.

— Да. Ты только не сердись.

— Ваня, — как-то проникновенно начал Гуталин, — ведь там без этого нельзя, работа такая. Ведь это каторга, а не работа. Может, в шахтах людям так же приходится — не знаю, не работал в шахте, но, говорят, там тоже не сладко, а нам на рыбе! Вот смотри: вахта двухсменная, а когда рыба идет — ведь не уходили с палубы. Как в три часа поднялись и до нуля. Это когда сдачи нет. А когда сдача? Ведь двести сорок центнеров, а команда восемь человек. И сам невод таскаешь. Спустишься за двое суток, может, раз в кубрик, а там повернуться негде. Даже портянки негде повесить.

— Представляю вашу работу.

— А на вахте… Чего только на себя не натянешь. Особенно осенью, когда холода. Сорвешься на берег — скорее очуметь. Потом Никола Страх, сам знаешь, какой это человек.

— Железный мужик был, — засмеялся Ванька.

— В том-то и дело, что был, — согласился Гуталин.

— Нет, наверно, молодца, чтоб посильнее винца.

— Нету, Ваня, нету. Сейчас только на таблетках и держится. Ему ведь на море уже нельзя работать.

— А как же он?

— Да как же. Вот хотел уйти из колхоза и не ушел. И никогда не уйдет. И у нас его держат за старые заслуги, а на новом месте еще как сказать… вот и ползает на «Бегуне» по речке. Такой рыбак.

— Кончился коверкот.

— Кончился, Ваня. А какой Никола был, — с грустью продолжал Гуталин. — Один раз шлюпку на спор от склада до берега на спине нес.

— Шлюпку? — удивился Ванька. — Да ее и два человека не поднимут.

— Да где два? Мы тогда вшестером взвалили ее, она же обледенелая была.

— Ничего себе! Да-а-а…