Избранное

Хозяйка, сдерживая рыдания, встала на колени перед лежащим в обмороке Петуром и положила руку ему на голову. Рядом с нею опустился на колени главный врач и торопливо расстегнул Петуру воротник рубашки. Он повернул его на спину и тихо сказал г-же Духай:

— Ничего страшного. Сейчас он придет в себя… Дайте воды и полотенце.

В это же мгновение глаза Петура раскрылись, и он блуждающим взором обвел потолок.

Ваи-Верашек все еще не мог двинуться, сердце его бешено колотилось, ему казалось, что он сейчас лишится чувств. Потрясенный, отгороженный стеной смертельного страха, он взглянул на себя словно из бесконечной дали: так вот во что превратилась его торжествующая радость.

Начальник шагал взад и вперед, потом остановился напротив Шоймара.

— У дверей камеры поставьте часового! И надо дать строгое распоряжение следователю, чтобы он самым тщательным образом выяснил его настоящее и его прошлое. С кем он связан и с кем встречается. На квартире его произвести обыск. Все бумаги и письма забрать. Соседей и родственников допросить… Чрезвычайно опасный тип. Достаточно на него взглянуть, и сразу видно, что этот человек совершил за свою жизнь немало преступлений… Не думаю, чтобы я ошибся, — глаз у меня наметанный.

Когда начальник замолчал и равнодушно посмотрел на присутствующих, к нему подкрался Духай.

— Товарищ начальник… Господи… что же с нами будет?

Начальник удивленно развел руками.

— А что же может быть с вами?

— Но ведь мы ничего не сделали, ровно ничего. Мы ни в чем не повинны и вдруг оказались замешаны в какое-то дело… Мы же ничего…

Начальник, размышляя, ответил:

— Как ничего? Самое меньшее — нарушили запрещение. Устроили пьянку.

— Но ведь за это нас не покарают?

— Это уж к нам не относится. Наше дело доложить…

— Но все-таки как вы думаете, товарищ начальник?

Начальник пренебрежительно оглядел Духая.

— Случай не так прост. Тут был выстрел. Следовательно, огнестрельное оружие вы утаили все совместно. Вы хотели, мягко выражаясь, ввести нас в заблуждение.

У Духая потемнело в глазах. Какой ужас! Все это ему даже в голову не приходило. Его могут посадить в тюрьму. Всему конец. С ума сойти! Нет, это невозможно перенести!

— Но почему вы так перепугались? Не думаете же вы, что вам отрубят голову?

— Ужасно! — пробормотал Духай в отчаянии.

— Ну вот видите, вы тоже настоящий контрреволюционер.

— О, почему вы так говорите, товарищ начальник?

— А потому, что вы очень боитесь нас.

И начальник холодно и насмешливо улыбнулся.

1932

Перевод А. Кун.

Египетский писец

Давние, очень давние воспоминания дремлют в моей душе, и на днях, когда я, глубоко задумавшись, грезил в каком-то странном полусне, они ожили и прорвались в мое сознание. В очень далеком прошлом я был бронтозавром и пал жертвой хищника — саблезубого тигра. Добрых несколько тысячелетий назад побывал я и птицей с зубастым клювом, и костистым хвостом; в бурю сломало мне крылья, и после долгих мучений я погиб. В средние века, будучи монахом, я жил припеваючи в счастливом уединении. Совестно только, что больных я лечил довольно странным образом. Заставлял их, например, при желудочных заболеваниях глотать глинистую землю, смешанную с древесной корой и еще какой-то дрянью. Ныне, вспомнив об этом, я от души сожалею о тех несчастных, но ведь пользовал я их с добрыми намерениями и на основе тогдашней науки. Оправданием мне служит лишь то, что, как лечащий монах, я поступал правильно. Помню, когда боли не прекращались, мне удавалось порой добиться кратковременного облегчения страданий искусными словами утешения. На вопросы отчаявшихся больных, доколе терпеть им невыносимые муки, я отвечал: боль прекратится немедленно, как только пройдет dolor:[62] потерпи! Быть может, с тех пор и стали пользоваться этим методом.

Несколько сот лет назад был я зеброй в Африке, и меня растерзал лев. Банальная история, ее даже не назовешь великой трагедией: все наслаждения, которые может предоставить жизнь зебры, я пережил, да и приключение-то со львом длилось недолго — не более двух минут, если считать на нынешний человеческий счет. Поверьте, удаление зуба приносит куда больше переживаний.

Однако мне хочется рассказать подробнее о своей египетской жизни. Дело в том, что я жил и в Египте, причем довольно долго, и умер в преклонном возрасте, легко, не болея, просто тихо угас, как пламя лампады от дуновения ветерка. А ведь в этот период жизни мне не раз грозила смертельная опасность. Потом, в конце, расскажу об одном случае, когда я едва не был предан самому страшному из всех видов смерти, которые могли постичь меня в любой из прожитых жизней, — мне угрожало медленное сожжение на костре после изощреннейших пыток.