Избранное

Надьреви опять отложил перо. Вскочил и стал метаться по комнате. Что ему делать? Разве можно оставаться пассивным наблюдателем? Лишь возмущаться, а дело пусть идет своим чередом. Разве не должен был он… Что же должен, что может он сделать? Чтобы рассказать о случившемся, Андраш отвел отца в сторону. Поэтому он, Надьреви, не имел возможности даже высказать свое мнение. Не коснуться ли в разговоре с графом Берлогвари случая с цыганом и не сказать ли, что он думает о приказчике и его поступке? Или отыскать тех цыган и посоветовать им, что предпринять. Пусть Шуньо, или как там его зовут, позаботится, чтобы составили судебно-медицинский протокол, пойдет в жандармерию и подаст жалобу на Барнабаша Крофи и лесничего Пушкаша, которые незаконно лишили его личной свободы и нанесли ему телесные повреждения; пусть сошлется на свидетелей, на него, Надьреви, Андраша и нескольких крестьян… К сожалению, Шуньо не знает имен возможных свидетелей. Вот первая трудность. Потом судебно-медицинский протокол. Кто знает, что напишет врач? Не станет ли он сообщником девяти тысяч хольдов? Ну, а незаконное лишение личной свободы? Приказчик и лесничий солгут, что не запирали цыгана в сарай, не арестовывали его, а привезли на хутор, чтобы промыть и перебинтовать ему раны. А то, что он был привязан к конскому хвосту, ни он, Надьреви, ни Андраш не видели. Это приказчик взвалит на лесничего. А лесничего в лучшем случае приговорят к небольшому денежному штрафу за причиненное цыгану увечье. Шуньо мог поранить руки, когда ломал сухие ветки. В сарай его посадили, только чтобы дать ему отдохнуть. Лесничий — человек порядочный, никогда ни в чем не был замешан; наложат на него штраф, который заплатят хозяева поместья. И так далее, — целый ряд уловок. Все трудности не преодолеешь. Маленький человек, ищущий правосудия, может лишь проиграть дело. Да и где найти этих цыган? А если все-таки поговорить с ними? Об этом тотчас бы узнали в усадьбе и сочли его поступок проявлением недоброжелательности, неблагодарности, предательством по отношению к хозяевам. Люди, надо полагать, едва ли одобрили бы его, скорей, осудили. В лучшем случае решили бы, что он совершил глупость…

— Дьявол этакий! — сердито отмахнулся Надьреви от комара, который упорно кружил перед его носом, насвистывая свою смелую песенку.

Снова сел он за стол.